— Скажите, скажите, Григорий Петрович, раз народ просит!
Немиров неохотно вернулся к трибуне, подниматься на нее не стал, а только взялся за нее рукой и заговорил совсем другим, будничным и даже недовольным тоном:
— С планированием мы разберемся, как сделать, чтобы вам удобней было. Но ведь дело не в том, чтобы планы пересматривать, а в том, чтобы социалистическое соревнование охватило всех, до единого человека! Вот о чем думать нужно, товарищ Смолкина. Двадцать семь процентов нестахановцев — вот где ваша слабость, товарищи. Сделайте эту четверть рабочего коллектива стахановской — вот вам на четверть сокращенные сроки, вот вам реальные резервы сил!
Мысль была верна, ее восприняли с одобрением, но Григорий Петрович видел, что многие не удовлетворены. Однако никаких обещаний он давать не хотел и не считал возможным.
— Вы сегодня крепко покритиковали руководителей цеха, — продолжал он. — Я понимаю горячность собрания и считаю ее полезной. Товарищ Любимов, конечно, учтет критику. Но вряд ли стоит выискивать тут разные линии, из отдельных ошибок искусственно выводить принципиальные расхождения. Все мы большевики, всех объединяет одна цель — и Любимова, и Полозова, и Воробьева, и всех нас. К ней и пойдем, товарищи, плечом к плечу.
Раздались жидкие хлопки.
Возвращаясь на свое место, Григорий Петрович физически ощутил разлад с коллективом, недавно так горячо внимавшим его словам. Несколько человек подняли руку, требуя слова. Но Григорию Петровичу хотелось оставить последнее слово за собой. Демонстративно поглядев на часы, он объяснил председателю, что его ждут неотложные дела, попрощался с Раскатовым и пошел к выходу. Перед ним расступались почтительно, но холодно. «Напрасно, напрасно заступился за Любимова! — думал он, спускаясь в цех. — Конечно, Любимов неповоротлив насчет нового. Правильно определил Полозов этот его дух: «Как бы чего не вышло». Никакой особой линии у Любимова, конечно, нет, а вот гибкости не хватает».
Он прошелся по цеху, придирчиво отмечая неполадки и мысленно подбирая обидные слова, какие скажет завтра начальнику цеха.
А собрание шло к концу.
Николай Пакулин ожидал, что после такой жестокой критики оценка деятельности партийного бюро будет сурова, и заранее огорчался за Ефима Кузьмича.
Но целый хор голосов выкрикнул:
— Удовлетворительно!
Никому не хотелось зря хаять партбюро: сделано немало, сил не жалели, за прошлое — спасибо, да только сегодня нужно другое.
К началу выдвижения кандидатур установилась полнейшая тишина. В этой тишине Ефим Кузьмич первым поднялся с места и назвал кандидатуру Фетисова. Один за другим поднимались коммунисты:
— Клементьева Ефима Кузьмича!
— Анну Карцеву!
— Александра Воловика!
— Воробьева!
— Любимова Георгия Семеновича!
— Полозова!
— Никитина Евгения — от комсомола!
— Гаршина Виктора Павловича!
— Катю Смолкину!
Так как предстояло выбрать семь человек, раздались голоса:
— Достаточно! Закрыть список! Началось обсуждение кандидатур.
Фетисова попросили рассказать свою биографию. Биография была достойная: человек вырос на заводе и накопил немалый опыт партийной работы.
— Я впервые в турбинном цехе, — сказал Фетисов под конец. — И вижу: коллектив сильный, а положение в цехе трудное. Если, вы мне доверите, товарищи, я всеми силами постараюсь оправдать ваше доверие.
Он понравился коммунистам, но то один, то другой шепотом высказывал сомнение:
— Первый раз в цехе — и сразу руководить... Еще пока он ознакомится да поймет!
Ефим Кузьмич рассказал все хорошее, что знал о Фетисове. Потом слово взял Диденко:
— Будем говорить прямо, товарищи. Обстановка в цехе сложная, руководство не очень дружное, задачи перед цехом огромные. Рекомендуя на ваше усмотрение кандидатуру товарища Фетисова, партком рассчитывает, что Фетисов сумеет поднять партийную работу у вас в цехе, обеспечит партийный контроль над производством и внесет с собою свежую струю в вашу организацию.
Молча проголосовали: оставить кандидатуру в списке на тайное голосование.
Под рукоплескания прошли кандидатуры Клементьева, Карцевой, Воловика. Обсуждения не было, собрание дружно кричало:
— Знаем, знаем!
Так же дружно приняли кандидатуру Воробьева, но тут встала Анна Карцева и попросила слова.
— Отвод? — удивился председатель.
Аня, не отвечая, вышла на трибуну. Лицо ее горело.
— Я все собрание думала: выступить или не выступить? — звучно сказала она. — И решила, что молчать нечестно. Скажу, что думаю, а ваше дело — решать. Я поддерживаю кандидатуру Якова Воробьева, но думаю о нем не только как о хорошем члене партийного бюро, но и как о хорошем секретаре партийной организации!
По собранию прошло движение. Не было ни одного возгласа, но тем выразительнее было это молчаливое, напряженное движение.
— Мы познакомились с товарищем Фетисовым, и он, кажется, всем нам понравился. Но сколько времени пройдет, пока он ознакомится со всеми особенностями нашего цеха? А ведь нам с завтрашнего дня работать во всю силу, если мы хотим дать досрочно четыре турбины. Здесь говорилось, что новый человек сумеет внести свежую струю. Но это, по-моему, недоверие к нашей организации. Свежая струя нужна там, где есть стоячая вода или болото.
Снова прошло по собранию движение, на этот раз движение явного и безусловного одобрения.
— Я не думаю, чтобы новый человек сумел помочь цеху лучше, чем товарищ, прекрасно знающий и положение, и людей, и задачи каждого участка. Вы посмотрите, какое творческое движение возникло в цехе по инициативе Воробьева! Это же неисчерпаемый родник! Кто же сумеет направить этот родник лучше того человека, что вызвал его наружу?
Ей ответил гул одобрения.
— Я предлагаю, товарищи, избрать в партбюро, а затем секретарем его, Якова Воробьева, коммуниста-фронтовика, нашего лучшего партгрупорга, рабочего-интеллигента новой формации. Это тоже будет свежая струя, но свежая и сильная струя нашей собственной реки, которую я считаю полноценной и полноводной!
Она сошла в зал под гром рукоплесканий. Ефим Кузьмич возмущенно проворчал:
— Расписала-то как! Послушать, так лучше его не найдешь во всей партии!
Но не выступил.
Диденко, менявшийся в лице от волнения во время речи Карцевой, стремительно вскочил. Ему пришлось оправдываться, что он совсем не имел в виду стоячей воды или болота, а слова насчет свежей струи употребил в том смысле, что...
— Зачем спорить, Николай Гаврилович? — перебил Раскатов. — Разберутся коммунисты! Народ сознательный. Собрание показало, что организация у вас боевая и очень сильная. Важен только опыт партийной работы, а у Фетисова есть этот опыт, причем опыт передовой партийной организации передового цеха, которая, в частности, очень много делает для того, чтоб инструмент поступал к вам бесперебойно.
— А почему они инициативу Воловика столько времени глушили? — крикнул Женя Никитин, и по собранию прошли шум, смех, веселые восклицания... Всех охватил азарт.
— Решайте, товарищи, — сказал Раскатов, чувствуя общее возбуждение. — Ошибаться нам некогда. Так что думайте и решайте сами. Ни райком, ни партком вам ничего не навязывают.
Следующей обсуждалась кандидатура Любимова. Собрание закричало: «Знаем, знаем!» — и благодушно проголосовало за оставление кандидатуры в списке, только несколько голосов напомнили:
— Критику учтите, Георгий Семенович!
Фамилию Полозова встретили горячо. Ефим Кузьмич высказал было сомнение, надо ли вводить в бюро и начальника цеха и заместителя, но в общем гуле выделился голос Кати Смолкиной:
— А мы не заместителя выбираем, а коммуниста!
Зато позднее, когда обсуждалась кандидатура Гаршина, несколько голосов запротестовало:
— Еще начальство? Это уж не партбюро будет, а оперативное совещание!
Гаршин попросил снять его кандидатуру, но те же голоса ответили:
— Ну вот, на собрании отмолчался, а тут выскочил!