— Не знаю, как для вас, а для завода сегодня — большой день, очень большой!

Несколько дней назад Немирова, Диденко и Котельникова срочно вызвали в Москву. Вернулись они воз­бужденными и несколько ошеломленными грандиозно­стью новых задач. В текущем году заводу поручалось изготовить еще две турбины типа краснознаменских.

Правительство значительно расширило программу выпуска турбин на будущий год, а конструкторскому бюро поручило проектирование новых мощных турбин сверхвысокого давления, тех самых, о которых давно мечтал Котельников. Были отпущены средства на модер­низацию и расширение турбинного цеха и обслуживаю­щих его цехов.

По заводу передавались подробности разговоров, происходивших в Москве. Министр якобы сказал Немирову, посмеиваясь:

— Видите, как мы на вас навалились! И главное, са­ми вы в этом виноваты. Я, грешным делом, боялся, что вы Краснознаменку подведете, а потом смотрю — и Краснознаменку не подводят, да еще на готовой турби­не по своей охоте регулятор меняют. Значит, сильны! Значит, можно вам дать задачу и покрупнее.

Повторяли и другие слова министра:

— Завод начинает третью реконструкцию. В первые пятилетки он изменился до неузнаваемости, по сущест­ву — только название да славные традиции остались не­изменными. После войны вы тоже не просто восстано­вили завод, а возродились на новой технической основе. Теперь перестройка должна быть шире, смелее и новее, чем когда бы то ни было. Завод вступит в коммунизм таким, каким вы его в ближайшие год, два, три перекон­струируете. Поэтому придайте делу настоящий размах, привлеките новаторскую мысль, не бойтесь помечтать — откинуть лишнее всегда можно, а проект должен быть вдохновенным.

— Так он и сказал — вдохновенным? — переспраши­вали люди. И, вернувшись к повседневной работе, еще долго раздумывали над услышанным.

Нынешний «большой день» был днем встречи завод­ских руководителей инженеров и передовых рабочих с работниками организации, которой поручено составле­ние проекта реконструкции производства. Докладная за­писка Любимова и Гаршина об основах реконструкции была перепечатана и разложена по столам для озна­комления. Записка и вступительный доклад Любимова должны были послужить основой для широкого обсуж­дения всех проблем предстоящей работы.

Гаршин возлагал на это совещание большие надеж­ды. Последнее время его преследовали неудачи, одна неприятность следовала за другою, его положение на за­воде заколебалось. Он говорил себе: надо выпутаться изо всей этой ерунды, решительным рывком выпутаться во что бы то ни стало!

Сперва он ухватился за Воловика. Договор о содру­жестве с изобретателем, выдвинутым на государствен­ную премию... Газетные статьи. Фотографы. Киносъем­ки. В каждом докладе упоминание рядом двух фами­лий — Воловик и Гаршин... Все уже пошло на лад, Во­ловик как будто согласился — и вдруг:

— Вы не обижайтесь, Виктор Павлович. Я не про­тив, но, мне кажется, тут нашего с вами сотрудничества мало. Вы ведь больше практик. А мне бы хотелось свя­заться с учеными, работающими в этой области. Может, создадим бригаду — конечно, с вашим участием.

Гаршин старался понять, что произошло. Слава богу, он не дурак, чтобы принять все за чистую монету. Отговорили Воловика? Переманили? Может ли быть, что профессор Карелин тоже отговаривал? Он, называ­ющий Гаршина своим другом! Впрочем, как бы там ни было, а коптеть вместе с целой компанией в брига­де — тощища, да и много ли в итоге будет толку?

А тут подоспела новость об ускорении реконструкции цеха. Снова заговорили о записке Любимова — Гарши­на. Для разработки проекта завод выделяет нескольких своих инженеров. Попасть в эту группу... заговорить во весь голос с конструкторами, с учеными консультан­тами, закинуть словечко о переходе в институт, взять тему для диссертации... Момент подходящий. Сегодня будет профессор Савин, Михаил Петрович обещал по­знакомить их... а предстоящая реконструкция должна обеспечить внимательное отношение ученых к инженеру-практику, пожелавшему разработать такую тему в виде диссертации...

Увидав Карелина, входящего вместе с высоким, сухо­щавым человеком средних лет, Гаршин устремился к ним навстречу.

— Анатолий Сергеевич, вот это мой молодой друг — инженер Гаршин, о котором я вам говорил.

— Очень приятно. Савин.

Савин оказался человеком той породы, что сразу сбивала Гаршина с толку. Сдержанный до сухости, очень серьезный, до жути немногословный... как подой­ти к такому, о чем говорить? Ни пошутить, ни посмеять­ся, ни поболтать на посторонние темы для первого зна­комства.

Впрочем, Савин, видимо, знал, что принадлежит к числу нелегких собеседников, и старался быть любез­ным. Рекомендуя Гаршина, Михаил Петрович шутливо пожаловался:

— Вот, учил-учил, а он переметнулся к технологам.

— Жизнь подтолкнула, Михаил Петрович, — сказал Гаршин и многозначительно улыбнулся Савину — мол, мы-то с вами понимаем, что сейчас технология — цари­ца производства и заниматься нужно именно ею.

— Итак, ваши намерения? — спросил Савин.

Он держал в руке свернутый в трубку экземпляр докладной записки, и это придало Гаршину уверенности. Похлопав пальцами по бумажной трубке, он объ­яснил, что много поработал над планом реконструкции турбинного производства, увлекся возникающими тут технологическими проблемами и хотел бы посвятить свои силы… Конечно, кое-кому может показаться, что такая тема диссертации слишком обща и практична,  но жизнь показывает, что именно эти проблемы нужда­ются в научной разработке, что они-то и являются са­мыми актуальными и важными.

Он начал путаться в словах, не получая отклика, но в это время Савин сказал:

— Совершенно с вами согласен. Организация про­изводства является предметом научного творчества и за­ключает в себе много интересных вопросов для работы исследователя. Но об этом мы поговорим после совеща­ния.

Он слегка поклонился и направился к своему месту. Гаршин с удовольствием видел, как он углубился в чте­ние докладной записки, что-то подчеркнул карандашом, в другом месте что-то написал сбоку.

Из всех присутствующих Гаршина больше всего пу­гали представители проектной организации, — конечно, они попытаются умалить значение плана, предложен­ного заводскими практиками, и доказать, что только они одни понимают, как надо реконструировать производ­ство!

Гаршин видел, что и Любимов боится их. Начав свое сообщение, Георгий Семенович непрерывно отвешивал поклоны в их сторону и с самым скромным видом назы­вал докладную записку не иначе, как «предварительные наметки», «некоторые первоначальные соображения», «этот беглый эскиз, я бы назвал — первый черновик» и так далее, одно определение деликатнее другого. Гар­шин жалел, что третьего дня, узнав о предстоящем об­суждении, не потребовал себе слова как один из авто­ров, — надо бы выступить сразу после этого деликат­нейшего простофили и взять более уверенный тон!

Однако, вопреки ожиданиям Гаршина, проектиров­щики очень почтительно отзывались о докладной запи­ске, находили в ней интересные мысли, которые могут лечь в основу... послужить отправной точкой... ока­зать неоценимую помощь... Они просили присутствую­щих тут инженеров и стахановцев подвергнуть план детальному и придирчивому разбору, чтобы требования и пожелания производственников выявились наиболее полно.

И план был разобран и раскритикован так, что Гар­шину временами казалось — ничего-то от него не оста­нется, одни рожки да ножки. Теперь он радовался, что не выскочил вперед, не потребовал слова, пусть Люби­мов отдувается сам! Потом он разозлился до того, что еле удержался от ядовитых реплик: его «тишайший» пре­емник Шикин неожиданно выступил с большой, хорошо подготовленной речью, в которой сопоставил план Лю­бимова — Гаршина   с  достижениями  рационализатор­ской мысли и доказал, что предложения, цеховых рацио­нализаторов и изобретателей во многом обогнали твор­ческую мысль авторов плана. Шикин говорил скромно, каждое слово подтверждал конкретными ссылками, воз­разить ему по существу было нечего. Тогда Гаршин разозлился на самого себя — ведь еще на перевыборном собрании Воробьев говорил, что план во многом уста­рел! Э-эх, надо было прислушаться, покопаться в рацио­нализаторских предложениях и сегодня, взяв слово первым, самому дополнить план, ссылаясь на те же ма­териалы, но используя их куда ярче и острее, чем эта ти­хоня Шикин! Козырнуть ими можно было!