– Угаров! – неслось от входа. – Угаров, ты где?! Ну где же вы, Александр?! Уверяю! Дом у нас со всеми удобствами!

– Кто б сомневался, – пробормотал я, ступая обратно.

– Ты живой?! – Европа бойко обмахивала на крыльце веником запорошенные сапоги.

– Раз десять за последние двое суток задавали мне этот идиотский вопрос, – ответил я без ложной вежливости.

– Спит, что ль, баба Руфь? – Распатронив сумку и выдернув нужный ключ, Европа склонилась над замком.

Когда я поднялся на веранду, она была уже внутри.

– Ба, ты дома?! – Протащив за собой через «холодную» бумажные мешки с продуктами – мне они доверены отчего-то не были, – Вера Аркадьевна плечиком толкнула обитую дерматином дверь, ведущую во внутренние покои.

– Ну-ка! – Быстро догнав Веру, я поймал ее за хлястик и отдернул назад.

Она посмотрела на меня с недоумением.

– Где? – спросил я тихо.

– Слева! – прошептала Вера, проникаясь чувством опасности.

Слева на стене я нащупал выключатель. Шарообразный салатный плафон в бронзовой обертке озарил анфиладу: ряд закрытых комнат по обе стороны коридора тянулся до лестницы, ведущей наверх. Сунув руку за пазуху, я медленно двинулся вперед по ковровой дорожке.

Скрипнула рассохшаяся половица. Ей вторил щелчок взведенного курка за дверью напротив.

– Вера?! Это ты?! – громко спросил напряженный женский голос. – Если не ты – буду стрелять!

– Я это, ба! Кто ж еще?! – Европа, замершая у входа, живо опередила меня и влетела в комнату.

Посреди комнаты, освещенной шандалом в четыре свечи, венчавшим нефритовый столбик-подставку, лицом к двери сидела в кривоногом кресле седая стройная старуха с поджатыми губами на суровом лице. На коленях ее лежала двустволка.

– Ты что же это, ба?! – чуть задержалась Вера, но тут же кинулась к ней обниматься. – В охоту разве собралась?!

– А собак не слышно, – прокомментировал я задумчиво.

Шаркать и кланяться перед старухой я не рвался: «Успеется!» А касательно же собак вопрос был не досужий: редкие хозяева не держат на таком распространенном участке пару зубастых сторожей.

– Собак бабушка не терпит, – пояснила Европа. – «Конвой, – говорит, – мне в той жизни надоел!» Охрану из дома выперла! Отец сердится, но поделать ничего не может. Глупо, да?!

– В доме кто-то есть, – отстраняя Веру, произнесла вдруг молчавшая до этого старая женщина.

Я ее понял правильно. И, поняв, отступил в коридор.

– Наверх одна лестница? – спросил я, прислушиваясь.

– Нет! Вы что, серьезно?! – Вера перевела взгляд с бабушки на меня.

– Всех прощу оставаться на местах, – официально предупредил я притихших женщин. – В людей без меня не стрелять. Даже в тех, которые – не Вера.

По лестнице, снабженной широкими отполированными поручнями, я поднимался неспешно и без опаски. «Кто-то», кто бы он ни был, если был вообще, пел себя как робкий чердачник. Или как смелый бомж. Другой бы не полез по громоотводу, рискуя свернуть себе шею, а высадил бы стекло ближайшей неохраняемой дачи, каких в поселке было тринадцать на дюжину. Во всех случаях этот «кто-то» вряд ли заслуживал пули.

Взойдя на второй этаж, я бегло его осмотрел: четыре комнаты крест-накрест со столовой в центре. Большой овальный стол, как и стулья вокруг с покатыми спинками, – все было спрятано в белые чехлы. Знать, давно семья вместе не собиралась. Два гобелена скромного достоинства с пейзажами на фоне виноградных холмов оживляли стену столовой. Между ними – портрет в тяжелой золоченой раме: седобородый старец со впалыми щеками и утопленными глазницами в сюртуке с медалькой на синем банте. Видно было, что Эль Греко здесь хотел заночевать, да передумал. Я стер пыль с латунной таблички посреди южной стороны багета. «Невельсон Исаак Аркадьевич» – гласила она со всеми подобающими «ятями». Ниже и более мелко: «Почетный гражданин Боровска, провизор». «Понимаем-с! Руфь Аркадьевна у нас – внучка провинциального аптекаря!» – Я еще раз осмотрелся. Более, кроме старца с медалью, никого подозрительного на втором этаже не сыскалось. И я полез на мансарду, отсеченную деревянным люком от нижних помещений. Приподняв бесшумно тяжелую крышку и не получив при этом пинок в лицо, я проворно выбрался в тесный коридорчик с двумя только уже окрашенными белой эмалью дверьми.

«Аты-баты, шли мильтоны из московского ОМОНа…» – посчитал я, куда мне ломиться. Выпало – направо. Достав кольт, я вынул обойму и с криком: «Все на пол, суки!» – ударил в дверь ногой. Дверные петли были столь слабы, что команда моя оказалась излишней. Упавшая дверь накрыла того, кто за ней притаился, но я этого даже сразу не понял.

– Лежать – не двигаться! – заорал я, вспрыгнув на выбитую дверь и, как учили, четко обведя дулом пистолета все темные углы.

– Лежу! – прохрипел кто-то из-под двери. – Сойди, крестный! Камбала буду!

– Давно здесь? – Сбросив дверь, я развернул к себе лицом пострадавшего чердачника и сунул ему кольт в ухо для острастки.

Бледный изможденный мужичок, не отвечая, к чему-то напряженно прислушивался. Я тоже прислушался: нет, после моего штурма в доме снова воцарилась полная тишина. Тут я смекнул, что бедолага прислушивается к дулу моего кольта, будто зачарованный ребенок к морской раковине. По лицу его блуждала мечтательная улыбка. «А он, мятежный, ищет бури, – подивился я. – Ну, хорошего помаленьку». Опустив пистолет, я повторил свой вопрос.

– Дак часов пять, – очнувшись, засипел прокуренным голосом чердачник. – С утра присматривался, потом – полез. Руки вон поободрал, хоть и газетами обернулся. Дом-то зимний. Топленый дом. Харчами, думал, разживусь, а повезет – и заночую. Как начал к темноте привыкать– шухер! Чинуши какие-то прикатили в «Пежо»: стали кульки да коробки в дом носить. Я до поры затаился да и закемарил, пока ты не поднял, мил– человек.

– Откуда знаешь, что на «Пежо»? – Я поверху обшарил демисезонное пальто чердачника. – Специалист?

– Что?! – Он шмыгнул носом. – A-а! Дак они для меня все на «Пежо»! Кто на заграничных колесах ездит, значит – на «Пежо»! Пежоны, значит!

– Четыре класса начальной школы? – Я изучил справку об освобождении: единственный документ, удостоверявший невзрачную личность бродяги.

– Зачем? – удивился он. – И два хватило! Четыре – штаны протирать! Ну, пойдем, что ль?!

– Куда это ты намылился? – спросил я, обдумывая участь задержанного.

– Как куда?! Ты даешь, хозяин! Известно – в «крытку»!

– Э-э, нет, дружок! – рассмеялся я. – На этот раз ты так легко не отделаешься! Сам фарт мне тебя, раззяву, послал! Держи-ка! – И протянул ему кольт.

– Чего это?! – всполошился чердачник, перекидывая с руки на руку, будто горячую лепешку, увесистый пистолет. – Ты чего, братан?! Которой масти?! Ты меня в свои разборки не путай! Я по «мокрому» не ходок!

Кольт со стуком упал к моим ногам.

– Дурак ты, батя. – Подобрав пистолет, я щелчком вогнал в него обойму. – Там два трупа внизу остывают, ты понял?! На тебе они теперь!

– Ка-ка-ка?.. – заикаясь, попятился от меня чердачник. – Ка-какие тру-тру?..

– Не три, отец! – Я поймал его за ворот и подтянул к себе. – Терки кончились! Видишь, я в перчатках?!

– Ну?! – Подбородок у воришки задрожал.

– Вилы гну! – пояснил я. – Пальчики-то нынче твои на стволе, усек?! И здесь ты повсюду наследил! «Говно дело!» – как говорил мой друг Матрена.

Я спрятал пистолет в карман и прислонил дверь к стене комнаты: «Интересно, шурупы-то у них есть хотя бы на даче? С утра повесить надо будет».

– За что?! – пролепетал чердачник.

– За что?! – обернулся я, направляясь к люку. – За то, что ты в нужное время в нужном месте побывал!

– Братуха! – вцепился в меня, догнав, чердачник. – У меня же туберкулез, в натуре! Я пожизненный срок не досижу!

– Ладно, – сжалился я. – Топай за мной в затылок. Шаг влево, шаг вправо – до приезда ментов здесь ляжешь отдыхать.

– Заметано! – прошептал бродяга, спускаясь за мной на цыпочках. – Заметано, командир!