Ее ответ меня поразил и весьма заинтересовал. Она, не стесняясь и, видимо, не скрывая ничего, вдруг ответила, поразив всех, в том числе и меня, своей откровенностью. Она сказала, что ее отец принадлежит к той группе бельгийцев, которые враждебно относятся к фашистам и Леону Дегрелю. Его друзья, зная, что он с семьей долгое время жил во Франции и имеет там знакомых, а некоторые из них занимают еще и сейчас солидные должности в различных подразделениях государственного аппарата, попросили его съездить в Париж и постараться узнать, в чем заключается позиция Франции в уже развязанной гитлеровцами войне.
Вот с результатами этой поездки студентка и ознакомила нас. Ее отцу удалось выяснить, что во французском парламенте и в правительстве имеются депутаты и министры, придерживающиеся правого направления, стремящиеся к мирным переговорам с Гитлером. Якобы часть из этих лиц уже открыто дискредитирована в народных массах. В частности, она указала на то, что вскоре после начала войны и вступления в нее Франции министр иностранных дел был вынужден сменить свой пост, оставшись в правительстве, но возглавив министерство юстиции. Не решились его вывести из состава правительства, потому что у него были хорошие связи в правительственных кругах Германии и он мог в любой момент включиться в переговоры о заключении мирного договора с Германией и ее переориентации на Восток.
Я уже сейчас точно не помню, о чем еще эта студентка говорила, но мне показалось, что она могла бы быть для нас ценным источником информации. Однако на это я не решился, так как боялся в нее влюбиться в полном смысле этого слова, а мне казалось, что в моем положении это совершенно недопустимо.
Встречаясь с Отто, а иногда и с Андре, мы высказывали тревогу за будущее нашей резидентуры и намечали ряд мер, направленных на обеспечение претворения изменений в работу нашей деятельности, ставили новые задачи. Тогда я не мог себе представить те обстоятельства, которые вынуждают нас отказаться от успешного выполнения поставленных «Центром» целей, а именно создания на случай войны на Западе, развязанной Германией, в ряде стран, в первую очередь Скандинавии, филиалов нашей «крыши», которые должны были служить, как я уже говорил, для обеспечения связи с «Центром».
В разговорах с Отто и Андре, даже позднее в Марселе с Жюлем Жаспаром никто из них никогда не упоминал о якобы уже имеющихся филиалах в Швеции, Дании, Норвегии. Об этом я ничего не услышал и во время приемки нашей бельгийской резидентуры от Отто. После того как в книге «Большая игра» Леопольда Треппера (с. 95) я смог прочесть утверждение Отто не только о том, что в этих странах были организованы уже в 1939 г. филиалы «крыши», но и о том, что установлены связи к маю 1940 г. с Италией, Германией, Францией, Голландией и даже с Японией, я был поражен. Возникала уйма вопросов. Перечислю только некоторые из них.
Во-первых, как же можно объяснить тот факт, что если, по словам Л. Треппера, в Стокгольме, то есть в Швеции, уже имелся в 1939 г. филиал нашей фирмы, зачем же «Центру» направлять меня именно для создания этого филиала, а Отто готовить для этой работы?
Во-вторых, в чем заключается причина, что «все трое» скрывали от меня наличие этих филиалов? Что это было? Выражение недоверия ко мне? Ведь это не могло распространяться и на то время, когда я принимал резидентуру, когда развалилась «крыша» и я создал новую, более надежную. Почему же мне не передали эти филиалы, а просто забросили?
В-третьих, в книге утверждается, что во всех филиалах действовали «почтенные коммерсанты, бесконечно далекие от малейших подозрений относительно истинных целей головной фирмы в Брюсселе». Если это отвечает действительности, то почему Жюлю Жаспару, с которым у меня установились более близкие отношения, чем те, которые были у него не только с Отто, но и с Лео Гроссфогелем, нужно было скрывать от меня факт наличия филиалов? Ведь он доверительно мне рассказывал о всей коммерческой деятельности основной, правда в мае 1940 г. полностью развалившейся, фирмы – «крыши» в Бельгии.
Я считаю сейчас вправе утверждать, что более полное ознакомление с существующей в Бельгии резидентурой позволило мне уже тогда понять, что все заверения Отто, направляемые в «Центр» о готовности ее структуры с полной ответственностью выполнять поставленные перед ней задачи, были ничем не обоснованными, являлись сплошным вымыслом, короче говоря, прямым очковтирательством. Все они были направлены к единственной цели – приписать только себе «огромные заслуги» в проводимой работе.
У меня возникал тогда еще один вопрос: знал ли Лео Гроссфогсль, что его давнишний друг и в настоящее время резидент советской разведки Леопольд Треппер, он же Отто, занимается по отношению к «Центру» очковтирательством? Мне кажется, что даже от своего друга, делавшего для него очень много, от Лео Гроссфогеля, Леопольд Треппер скрывал все это тоже.
Итак, наша резиденгура начала считать своей основной деятельностью претворение в жизнь поставленной «Центром» задачи по проведению непосредственной разведывательной работы. При этом нас практически не интересовала разведывательная деятельность, направленная непосредственно против Бельгии. Мы должны были направлять наши основные усилия на определенные возможности возникновения и развития Второй мировой войны, зачинщиком которой является Германия. Нас, в первую очередь, интересовал сбор разведывательных материалов о планировании Гитлером агрессии против Советского Союза. При этом нельзя было игнорировать материалы, касающиеся политики Великобритании и Франции, поддерживающих антисоветскую политику фюрера.
В связи с изменением стоящих перед нами задач число направляемых через «Метро» в «Центр» сообщений и получаемых тем же путем, в свою очередь, нами от пего указаний значительно возросло. Отто принял решение о моем более активном привлечении к участию в работе резидентуры. По существу, я стал вторым лицом в ней.
Вскоре именно мне было поручено не только поддерживать прямую связь с нашими связистами из «Метро», но и заниматься фактической подготовкой всех направляемых в «Центр» материалов и расшифровкой получаемых от него в наш адрес указаний.
Когда после начала Второй мировой войны 1 сентября 1939 г. стала более реальной агрессия Германии против стран Запада и против Советского Союза, учитывая необходимость своевременного предупреждения «Центра», мы задумались над проблемой обеспечения прямой связи с «деревней». Мы понимали, что, как только начнется агрессия против нашей Родины, Советского Союза, все дипломатические и торговые представительства СССР на Западе, в том числе и в Бельгии, то есть во всех странах, подвергшихся агрессии и оккупации, будут ликвидированы.
Единственным выходом из этой ситуации было обеспечение прямой радиосвязи с «Центром», а для этого нам понадобился радиопередатчик. Вскоре на наш запрос «Центр» направил чемодан с передатчиком, приемником и всей необходимой аппаратурой. Этот чемодан из «Метро» получил я и по указанию Отто передал его на хранение Андре. Через некоторое время я узнал, что на одной из конспиративных квартир Андре вместе с Аламо проводили опыты по налаживанию связи с «Центром». Сам Андре, конечно, не имел подготовки в качестве радиста, а Аламо получил таковую еще в Москве. Вспоминаю, как Отто с раздражением сообщил мне о том, что практика показала, будто Аламо, то есть Макаров, не может быть использован в качестве радиста, у него нет минимальных навыков в этой сложной профессии.
После этого сообщения мы с Отто составили шифровку в «Центр» с просьбой оказать нам содействие в розыске грамотного радиста. Ответ последовал довольно быстро. Нам рекомендовали радиста из параллельной резидентуры Иоганна Венцеля, с которым я вскоре познакомился и попросил его оказать нам помощь в подготовке Аламо к этой работе. Моя просьба, адресованная от имени нашей резидентуры, была с успехом выполнена Венцелем, немцем по происхождению.
Чтобы не возвращаться к вопросу о получении мною чемодана от представителя «Метро» и установлении источника, от которого гестапо уже в 1941 г. об этом узнало, коротко скажу следующее. После моего ареста в 1942 г. стало известно из предъявленного мне в целях моего разоблачения протокола допроса Макарова, что именно он сообщил гестаповцам о том, что передатчик из «Метро» получил лично Кент, то есть я.