- Почему вы добивались личного приема у товарища Сталина? О чем вы хотели с ним говорить?

В данном случае я, не задумываясь, поспешил дать четкий ответ:

- В 1941 году я, выполнив ответственное задание «Центра» по восстановлению прерванной с началом Великой Отечественной войны связи в Берлине с нашей разведывательной группой Шульце- Бойзена и Харнака, подробно доложил «Центру» и передал полученную от ее руководителя очень ценную информацию. Я подчеркнул, что вскоре я получил зашифрованную радиограмму, в которой сообщалось, что о выполнении мною задания «Центра» и полученная от меня информация доложены «Главному хозяину». От его имени была передана мне его благодарность и сообщалось, что им я представлен к правительственной награде. Под понятием «Главный хозяин» мы подразумевали Иосифа Виссарионовича Сталина. Я был убежден в том, что и те материалы, о которых я хотел докладывать после моего прибытия в Москву «Центру», в первую очередь касающиеся проводимой нашими союзниками политики, должны заинтересовать и его, руководителя нашего государства.

Отвечая на этот вопрос, я умолчал еще один очень важный факт, уже несколько лег тревоживший меня. Я считал необходимым доложить И.В. Сталину о вскрытых мною причинах провала берлинской патриотической антинацистской группы Сопротивления «Красная капелла», его дальнейшего расширения в связи с непринятием своевременных мер по предотвращению всего этого, быть может, самим «Центром», а в первую очередь, органами нашей контрразведки. Мне показалось уже тогда, что именно этого опасались в НКВД СССР и «Смерше».

Вновь посмотрев в сторону Меркулова и перекинувшись с ним какими-то словами, Абакумов, внезапно изменив принятый им тон разговора со мной, в уже более мягкой форме, улыбаясь и повернувшись в мою сторону, сказал:

- Мы все знаем о вас, вам ничего не угрожает, вам предстоит некоторое время поработать с нами, помочь разобраться во многих интересующих нас вопросах. Вы будете работать с полковником (точно не помню, может быть, было сказано – с подполковником) Кулешовым.

Продолжая улыбаться, Абакумов полушутя-полусерьезно сказал:

- Я понимаю, что вы хотите быстрее увидеть свою семью, отца и мать. Все будет зависеть от вас. Мы ждем значительной помощи. Повторяю, вам ничего не угрожает. Только от вас лично зависит, сколько времени вы пробудете здесь. Для вашего удобства, учитывая необходимость продолжительной ежесуточной работы, вы будете жить в так называемой внутренней тюрьме, а в действительности в бывшей гостинице «Россия»!

Конечно, при первой встрече с Абакумовым, при изменившемся его отношении ко мне, при услышанных от него заверениях я не мог предположить, что все это злобная игра, а фактически я уже рассматриваюсь как «опасный преступник» и 7 июня 1945 г. арестован и являюсь арестантом уже строгого режима.

Уже на основании личного опыта я привык к тому, что за рубежом у арестованного сразу же снимают галстук, подтяжки, наручные часы, а из туфель вынимают шнурки, не оставляют и ремней. Поэтому я мог предположить, вернее, не исключить возможность того, что и у нас при аресте внедрен подобный ритуал. Я же продолжал перед САМИМ Абакумовым сидеть в пиджаке, в верхней рубашке при галстуке, в брюках, поддерживаемых ремнем, в туфлях со шнурками. Иногда я посматривал на мои золотые наручные часы. Это могло, казалось бы, меня несколько успокоить.

Услышав от Абакумова приведенные мною выше слова, а также не совсем понятные для меня объяснения, в том числе о моем временном пребывании в комфортабельных условиях во внутренней тюрьме, я все же решился сделать со своей стороны следующее заявление, если можно так выразиться, а вернее, просто попытаться продолжить нашу уже ставшую «дружеской» беседу, в то же время, стремясь внести дополнительную ясность в казавшийся мне весьма важный вопрос. Поэтому сказал:

- Я думаю, что за время моего пребывания здесь мне удастся обобщить немало важных данных, смогу их дополнить привезенными материалами и показаниями привезенных «завербованных» мною немцев, а в первую очередь, безусловно, начальника зондеркоманды гестапо «Красная капелла» Хейнца Паннвица. Кроме того, ряд весьма важных вопросов я уже в достаточной степени осветил в доставленном с дипломатической почтой моем докладе на имя начальника «Центра». Я высказал уверенность, что мой доклад в присутствии в определенной его части и Хейнца Паннвица, который, как я предполагаю, в ближайшие дни смогу сделать, принесет не только «Центру» существенную помощь. В доказательство того, что я хотел принести пользу не только «Центру», по и органам нашей контрразведки.

Я подчеркнул, что надеялся, что все привезенные мною материалы и документы, а также наши дополнительные устные и письменные данные будут изучены совместно «Центром» и Особым отделом НКВД. Не мог я не указать и на то, что все это сможет не только высветить, кто и как держался в гестапо после ареста на допросах, но и более правильно оценить, кто из нашей резидентуры встал, попав в руки гестапо, на путь предательства. Не только «Центру», но и Особому отделу будет полезно знать все допущенные нашими резидентурами ошибки и существующие недоработки, чтобы в дальнейшем избежать их.

Особо я подчеркнул и то, что Паннвицу удалось заполучить некоторые материалы, касающиеся покушения на Гитлера 20 июля 1944 г., из которых, в частности, просматривается двурушническая политика наших союзников по антигитлеровской коалиции.

В беседе с Абакумовым в числе перечисленных доставленных нами в Москву материалов я назвал также письмо Гиммлера о назначении Паннвица начальником отдела «А» на Западном фронте. Я был убежден, что в «Центре» уже давно знали, что абвер, которым руководил Фридрих Канарис, уже перешел в подчинение Генриху Гиммлеру и Вальтеру Шелленбергу. В связи со своим назначением на этот пост Хейнц Паннвиц должен был знать немало важного не только для «Центра», но и для Особого отдела, для советской контрразведки в части деятельности гестапоабвера против западных наших союзников, вполне возможно, и о них самих. Мог он знать и о том, что немецкая разведка может предоставить США и другим нашим союзникам и против нас.

Коснувшись в «беседе» с Абакумовым доставленного нами в Москву с дипломатической почтой письма генерал-лейтенанта Мюллера на имя начальника зондеркоманды «Красная капелла», в котором говорилось о том, что при сотрудничестве с гестапо мне гарантируется дальнейшая неприкосновенность и обеспеченная жизнь после окончания войны (!!!), я подчеркнул, что, несмотря на письмо, с которым меня познакомил доставивший его в Париж Копков, я продолжал до последнего дня вести ту линию, которую избрал и которая казалась мне всегда абсолютно правильной, только в интересах доверенной мне работы, уменьшения причинения вреда, наносимого имевшими место провалами и последовавшими за ними событиями.

Перечислив все это, я просил Абакумова принять меры для немедленного получения из дипломатической почты всех материалов, предназначенных мною для «Центра» и для Особого отдела, а также нашего личного оружия.

Еще веря в правдивость слов Абакумова, я просил в целях ускорения окончания «моей работы» во время пребывания в ГУКР НКВД СССР, так, я тогда предполагал, называлась организация, носившая, как я узнал впоследствии, имя «Смерш», выделить в мое распоряжение стенографистку.

Мне казалось, что Абакумов внимательно меня слушал, во всяком случае, он не перебивал меня и не задавал каких-либо дополнительных вопросов; Меркулов и выстроившиеся в шеренгу генералы продолжали молчать, они почти не двигались, мне даже казалось, как будто застыли по стойке «смирно».

После некоторых еще уточнений с моей стороны и со стороны Абакумова наша «беседа» мирно подошла к концу. Она закончилась словами Абакумова:

– Как я уже сказал, для работы с вами выделен полковник Кулешов. Ваша просьба о выделении стенографистки будет нами удовлетворена. Можете идти. – Последние слова, скорее всего, предназначались не для меня, а для полковника Кулешова.