Я видел тяжелые переживания Маргарет. Помимо волнения, вызванного самим фактом нашей доставки в Берлин, что нам показалось непонятным и даже опасным, она не хотела на какое-то время удалиться еще больше от Марселя, где находился в пансионате одинокий Рене, которого мы даже не смогли предупредить, что некоторое время не сможем с ним видеться. Кроме того, у Маргарет были все основания надеяться на скорое, по крайней мере, освобождение из гестапо.
Мы договорились, что на следующий день она попросит быть принятой Гирингом. Встреча у них состоялась через день, а уже на следующий после нашего разговора, оказавшись вновь в комнате надзирателей, она поняла, что те были очень недовольны, видимо, им попало за услышанный ею разговор о Берлине.
Встретившись с Гирингом, Маргарет, по ее словам, услышала подтверждение намерения гестаповцев препроводить нас в Берлин. Однако, понимая, что в Берлине нужен только я, Гиринг предложил ей некоторое время подождать моего возвращения, находясь в Брюсселе в тюрьме Сен-Жиль. После того как Маргарет отказалась расставаться со мной, якобы Гиринг заверил ее, что в Берлине нам будут созданы все необходимые условия для нормального проживания вместе. Об этом разговоре я узнал только вечером. В то же время, видимо, после состоявшегося между Гирингом и Маргарет разговора он сообщил мне, что в связи с тем, что дело по обвинению членов группы Шульце-Бойзена уже закончено, Берлин затребовал меня для дачи дополнительных показаний. Мое, тут же уточнил, – наше пребывание в Берлине будет коротким, непродолжительным. Это был мой последний разговор в Брюсселе с Карлом Гирингом.
На следующий день рано утром офицеры дали нам поесть и предупредили, что следует «быть готовыми», так как скоро прибудет машина.
Должен признаться, о Берлине, вернее, о гестапо в Германии у меня было совершенно определенное мнение. Я понимал тогда, что мой вызов может означать для меня как резидента советской разведки в Бельгии, в особенности в связи с тем, что я выполнял задание Главного разведывательного управления РККА, посещая группу Шульце-Бойзена – Харнака и затем передав полученную в этой группе очень важную военную информацию, может означать только одно – расстрел. Я должен был быть готовым и к тому, чему уже подверглись Боб, Макаров, Мира Сокол и, возможно, многие другие, арестованные еще до меня, то есть к зверским пыткам и истязаниям, чтобы от меня получить не только мое собственное признание в совершенных против Германии преступлениях, но и добиться разоблачения всех связанных с советской разведкой людей.
Все знали, во всяком случае, большинство людей во многих странах, что именно Гиммлер возглавлял главное управление имперской безопасности, куда входило и гестапо. Мне уже приходилось слышать и в Германии, что именно он является опорой Гитлера, главным организатором массового террора не только в Третьем рейхе, но и во всех оккупированных странах. Я уже слышал и о том, что в руководимое Гиммлером главное имперское управление безопасности (РСХА) входило и IV управление, то есть государственная тайная полиция (гестапо во главе с Мюллером). Невольно возникал вопрос: в чьи руки попаду и что меня ждет впереди?
На двух машинах мы вскоре отбыли из форта Бреендонк и, к моему удивлению, направились в сторону Брюсселя. Достигнув на улице Луизы здания, где размещалось гестапо, тут же пересадили в ожидавшую нас более крупную легковую автомашину. Мне пришлось воспользоваться дверкой с левой стороны и усесться на заднее сиденье справа. Входная дверка справа, как мне казалось, была снаружи запломбирована. Рядом со мной посадили Маргарет, а рядом с ней уселся вооруженный, очевидно гестаповец. Впереди сидел шофер и еще один вооруженный человек. Мы двинулись в путь. Примерно около 13 часов машина остановилась у небольшого ресторанчика, расположенного почти у самой дороги. Нас вывели из машины, и три гестаповца, Маргарет и я заняли места у стоявшего в стороне столика. Здесь нам было оказано «максимальное внимание». Три гестаповца были «снабжены продовольственными талонами», и у них состоялся обильный обед. Из-за отсутствия у нас необходимых для питания талонов гестаповцам удалось уговорить обслуживающий персонал подать нам картошку под каким-то соусом.
В Германии мы рулили довольно долго. Наш путь лежал и по зарекомендовавшей себя весьма положительно автостраде. Признаюсь, ее я не узнал, хотя посещал в мою бытность в Лейпциге. Широкая, она была почти полностью покрыта ветками хвойных деревьев. Оставался извилистый узкий проезд.
Один раз уже в темноте внезапно услышали удар по нашей машине. Гестаповец, сидящий рядом с шофером, передал ему свой автомат, а сам с пистолетом в руке выбежал из машины.
Оказывается, машина ударилась о перебегающего тропку зайчика, убив его. Как нам пояснили, это бывает очень часто. Я воспользовался тем, что гестаповцы заговорили с нами, и задал вопрос, что означают узкие тропки, сжатые ветками хвойных деревьев. Смеясь, гестаповец объяснил мне, что широкая автодорога может помочь летящим вражеским самолетам определить место своего нахождения и облегчить выбор правильного направления полета.
Уже через пару часов за полночь мы остановились у огромного серого здания. Я вспомнил, что, гуляя в 1941 г. по Берлину, я видел это здание и узнал тогда – в нем расположено PCXА, в том числе и гестапо. Раньше это здание принадлежало Академии художеств. Это была Принц-Альбрехшграссе, 8. Если память мне не изменяет, то оба гестаповца высадили нас из машины и завели в дом, но... Маргарет не пустили дальше, а заставили остановиться внизу в вестибюле. Меня же вскоре вызванные два надзирателя препроводили в погреб, где размещалась «главная тюрьма» гестапо, в нее помещали только особо опасных государственных преступников.
Я еще не успел покинуть вестибюль, как двое сопровождавших нас из Брюсселя гестаповца, получив от охранника какой-то конверт, вскрыв его, заставили Маргарет выйти из здания. Не успев со мной попрощаться, Маргарет, заплакав, была вынуждена выполнить полученное распоряжение быстро, так как ее подталкивали гестаповцы. Только потом я узнал, что ее сопроводили в большую женскую тюрьму, размещавшуюся на Александерплац, от ведущего следствие гестаповца Ортмана.
Вопреки имеющимся в литературе вымыслам я увидел Маргарет только после того, как было принято решение направить нас обратно в распоряжение начальника зондеркоманды Карла Гиринга. Тогда я еще не знал, что подразделение гестапо уже переместилось в Париж.
Что касается вымысла в части моей встречи с Маргарет, необходимо уточнить.
В книге Леопольда Треппера «Большая игра» я прочитал: «На первом же допросе Кент заговорил. Гестаповцам было достаточно пригрозить ему разлукой с Маргарет...» (с. 157). В дальнейшем описании событий автор указывает, что он «17 ноября встретился с Корбеном», и тот в ответ на высказанную возможность предательства по отношению к нему Кента ответил: «Единственный, кто мог бы меня скомпрометировать, это Кент. Но он советский офицер, а советские офицеры не предают...» (с. 157).
Французский писатель Жиль Перро в своей книге «Красная капелла» утверждает, что Кент, то есть я, впервые заговорил только в Берлине, и то после того, как гестаповцы устроили мне на пятый день пребывания в центральной тюрьме встречу с Маргарет, оставив на весь день вдвоем для наших любовных отношений. После этого они пообещали устраивать нам многочасовые встречи, оставляя вдвоем, при условии, что в ночное время я начну давать показания (с. 170). Я якобы дал согласие и встал полностью на путь предательства.
Значительно позднее я убедился, что Жиль Перро и Леопольд Треппер по непонятным причинам, возможно только став на путь моей дискредитации, начиная с первой встречи в Брюсселе в 1965 г. с Маргарет Барча, убедили её в необходимости подобного варианта. Она пошла на провокацию, видимо стремясь, по их совету, помочь моей реабилитации, улучшению ее положения в уже мирной Бельгии, положения сыновей, Рене и Мишеля, в своих написанных воспоминаниях подтверждала эту ложь.