Неожиданно для меня Берг остановился и, стряхивая пепел с сигареты, совершенно спокойно заговорил. Прежде всего, он выразил свое понимание волнующего меня вопроса о том, каким образом немцам удалось расшифровать указанные радиограммы. Затем он поинтересовался, использую ли я для моей связи с Москвой старый свой код, которым пользовался еще до провала в Бельгии, или у меня уже есть новый код.

Я не мог правильно понять смысл задаваемого мне вопроса и продолжал ранее высказанную уже легенду о том, что с переездом в Марсель я совершенно отошел от разведывательной деятельности. Выслушав меня, Берг коротко сообщил мне: «Ваш код передал нашим дешифровалыцикам ваш радист Макаров вскоре после его ареста!» Признаюсь, это меня поразило не только потому, что я впервые услышал фамилию Макарова, но и потому, что Берг решил мне сообщить о допущенном предательстве названного им советского радиста. Уверенность в правдивости этого сообщения появилась у меня немедленно. Ведь кроме меня и Хемница (Макарова), наш код никто не знал.

Я не доверял гестаповцу Бергу и, несмотря ни на что, подумал, а не хочет ли он таким путем и меня спровоцировать на дачу показаний. Продолжая меня успокаивать, Берг сказал, что за свою судьбу я не должен опасаться. Что значило это предупреждение, я, конечно, не мог понять.

Покурив и немного подышав свежим воздухом, мы вернулись в кабинет, где нас ждали все тс, кто принимал участие в наших «беседах». Оказывается, нас ждали еще и потому, что хотели все вместе пообедать.

Забегая несколько вперед, хочу подчеркнуть, что сообщение Берга о предательстве Макарова в части выдачи немцам нашего шифра нашло подтверждение не только в ходе дальнейшего моего пребывания в стенах гестапо, но и в прессе и литературе, не только ГДР и других стран, но и даже у нас.

В журнале «За рубежом» (1969. 7–13 ноября. № 45. С. 24) прямо цитируются утверждения Карла Гайнца Биргната, сотрудника ЦК СЕПГ: «С помощью гестапо и фашистских секретных служб нацистам удалось в Брюсселе арестовать одного из радистов и заполучить код, которым пользовался и Харнак. После длительной слежки, наблюдений и перехватов нацисты перешли к арестам, они начались 31 августа 1942 года...»

В книге Карла Биргната и Луизы Краусхаар «Организация Шульце-Бойзена – Харнака в антифашистской борьбе» (М.: Прогресс, 1974. с. 41–42) указывается: «В результате усиленной, лихорадочной деятельности гестапо и фашистских секретных служб нацистам удалось арестовать в Брюсселе одного из разведчиков, а также захватить шифр, которым пользовался Арвид Харнак, что дало им возможность дешифровать ранее перехваченные радиограммы».

В этой книге подчеркивается, что «после слежки, дознаний и наблюдений 31 августа 1942 г. начались аресты, продолжавшиеся до начала 1943 года...» (с. 42).

Из сказанного мною выше было совершенно ясно, что этим радистом, арестованным гестапо 13 декабря 1941 г. был Хемниц, то есть Макаров.

Несколько позднее, как мне кажется, весьма осведомленный в изучаемом вопросе и авторитетный автор О. Царев в газете «Труд» от 26 апреля 1991 г. в своей статье «Спроси себя в этот час роковой...» более конкретно отмечал: «В декабре 1941 года гестапо совершило налет на брюссельскую радиоточку, обслуживавшую нелегальную резидентуру РУ РККА в Брюсселе. Был захвачен ее радист Хемниц. Начались допросы и пытки, которые Хемниц не выдержал. Он дал показания о шифре, которым пользовался...»

После совместного обеда следствие с допросами Гирингом было продолжено. Уже в достаточной степени разоблаченный гестаповцами, я, как и раньше, стремился затянуть следствие и полностью запутать его своими вымышленными показаниями. Одной из главных причин являлось мое желание создать возможность предупреждения Треппера о моем аресте. Я надеялся на то, что в Марселе был арестован только я и находившаяся со мной Маргарет Барча.

Исходя из этого предположения, я полагал, что, убедившись в том, что я не явился на назначенную на 10 ноября 1942 г. встречу с нашей связисткой Марго, а также и на запасной ее вариант, она займется незамедлительно установлением причин моей неявки. Мне казалось, что ей будет нетрудно установить через консьержку нашего дома, а она знала адрес моего проживания, что мы арестованы французской полицией. Это, несомненно, дало бы ей возможность срочно доложить Трепперу, что позволило бы ему и другим членам парижской резидентуры принять все необходимые меры к полной конспирации и предотвращению последующих арестов.

Тщательно обдумывая порядок дальнейшего моего участия в осуществляемых гестапо допросах, я принял решение до последней минуты моей жизни не называть гестаповцам ни настоящей фамилии, ни места моего проживания в Советском Союзе, то есть адреса родителей в Ленинграде.

Это решение было продиктовано, в первую очередь, тем, что спецслужбы нацистов способны разыскать сведения обо мне, а следовательно, узнать, что я в молодости являлся работником штаба МП ВО и имел отношение к составлению мобплана района и знал многое другое, что, естественно, могло быть использовано гестаповцами против меня.

Мне казалось, что не только в моих личных интересах, но и в целях исключения возможности нанесения вреда советской военной разведке и отдельным советским разведчикам я должен настойчиво доказывать при допросах, что не являюсь военным разведчиком Советского Союза, а был завербован в Москве плохо говорящими по-русски людьми, что создавало мнение, что меня вербуют не советские разведчики.

Конечно, я скрывал и прохождение специальной подготовки по линии ГРУ. Это было мне вполне доступно, так как никто из членов наших резидентур в Бельгии и во Франции не мог знать, что я проходил индивидуальную подготовку, находясь на пригородной даче.

Из предъявленных мне протоколов допросов Макарова, направленных на мое разоблачение, я убедился, что он не сообщал немцам о том, что мы проходили с ним совместно присягу в ГРУ. Возможно, оп не помнил этого, но не исключалась возможность и того, что он стремился это скрыть от гестапо даже в своих личных интересах.

Считаю уместным, вновь опережая мои воспоминания, сказать, что Гиринг узнал, что я давал ложные показания в 1942 г. и в начале 1943 г., только после того, как по линии радиоигры гестапо с «Центром» при непосредственном участии Леопольда Треппера была передана для передачи мне поздравительная телеграмма ГРУ в связи с 23 февраля 1943 г. Ее мне предъявил Гиринг, стремясь все же убедить меня в необходимости примкнуть к «Большой игре» (правда, тогда она так не называлась), проводимой Отто.

После того как меня изобличили расшифрованными радиограммами, возможно после соответствующего сообщения Гиринга в Берлин, следствие в Брюсселе стало проводиться ускоренно. Пытались от меня узнать как можно больше о нашей разведывательной деятельности и о тех людях, которые были с ней связаны, в том числе и о сотрудниках «Симекско» и «Симекс».

Не только в Брюсселе, но и в Берлине, а затем и в Париже, находясь в гестапо, я принимал все меры для введения следователей в рамки моей задуманной легенды. В моем деле, заведенном в гестапо и привезенном мною и Паннвицем в Москву, видно, что мною составлялись совершенно путаные схемы моей резидентуры в Брюсселе (повторяю, я утверждал, что в Марселе уже прекратил свое участие в разведслужбе). Больше того, я скрывал многих людей, с которыми был связан, а в части Жюля Жаспара, Альфреда Корбена и Назарена Драйи, а также и других сотрудников наших фирм я настойчиво доказывал, что никто из них не имеет никакого отношения к разведке.

Примерно через неделю после пребывания в Бреендонке, поздно вечером, возвращаясь с очередного допроса, усталый, я вновь имел возможность в отведенной для этого комнате встретиться с Маргарет. Я застал ее в состоянии непонятного, абсолютного потрясения. Что произошло? Ее допросы уже были прекращены. Я знал от нее, что днем она находилась в комнате надзирателей, как она пояснила, ее удивило то, что ими были фламандцы.

Не стесняясь дежурившего при нашем свидании с Маргарет немецкого офицера и караульных, она мне пояснила, что, находясь в комнате надзирателей, она услышала из их разговора о том, что нас вскоре должны препроводить в Берлин. Взволнованная подслушанным разговором, вернувшись в камеру, она задала дежурному офицеру вопрос: соответствует ли услышанное ею действительности? При этом она не уточняла, от кого и при каких обстоятельствах узнала об этом. Офицер, по её словам, удивившись, ответил вопросом, откуда она это узнала? Не отвечая, Маргарет стала ждать возможности встретиться со мной, чтобы узнать, известно ли мне о намерении гестаповцев отправить нас в Берлин.