Достигнув Бельгии, не останавливаясь ни на минуту в Брюсселе, мы продолжали наш путь. Куда же мы едем, куда гестаповцы хотят нас доставить? На эти вопросы у меня не было никакого ответа.
Внимательно следя за нашим продвижением по территории Бельгии, вскоре я смог понять, что мы направляемся в сторону Антверпена. Это усилило тревогу, так как я до этого мог только предположить, что нас везут именно в Брюссель. Совершенно неожиданно машины свернули несколько в сторону и остановились перед какими-то воротами. Я успел немного оглядеться по сторонам еще до того, как ворота открылись, и у меня появилась мысль, не является ли сооружение, в которое мы направлялись, фортом Бреендонк, который я, проезжая мимо, видел еще в 1939 г.?
Я увидел у открывшихся ворот несколько человек, одетых в штатские костюмы и в немецкую форму. Позднее я узнал, что вскоре после оккупации фашистами Бельгии форт был преобразован в жесточайшую тюрьму для арестованных гестаповцами и другими службами наиболее опасных, с их точки зрения, военных и политических преступников.
Маргарет и меня вывели из автомашин и сразу же разъединили. Безусловно, я не мог тогда предположить, кто из известных мне лиц находится в «тюрьме особого назначения», какие условия содержания нас ожидают. Сразу же после нашего прибытия в Бреендонк в сопровождении Карла Гиринга и еще нескольких неизвестных немцев я оказался в довольно большой комнате, где был накрыт стол для нашего обеда и стояли бутылки с коньяком и виски, вином. Хотя я еще не разобрался, где нахожусь, но у меня сложилось впечатление, что комната находится в подвальном или полуподвальном помещении.
Мне предложили вместе со всеми остальными, а нас оказалось за столом человек пять или шесть, пройти в туалет и вымыть руки. Все были очень вежливы. Признаюсь, обед был довольно обильным. Немцы вели между собой шумный разговор, возможно предполагая, что я не могу понять всего того, о чем они говорили. Ко мне обращались только с предложением выпить лишнюю рюмку крепкого напитка. Я мог предположить, что это является тщательной подготовкой к тому разговору, который должен был все же начаться между нами по вопросам, связанным с моим арестом. Поэтому, естественно, я отказывался от употребления алкогольных напитков.
Вскоре после окончания обеда стол был убран, и на нем остались только рюмки и бутылки с виски и коньяком. За столом сидел Гиринг, рядом с ним – неизвестный немец и еще три человека, двое из которых прибыли с нами из Парижа. Вскоре я узнал, что рядом с Гирингом сидел капитан абвера Гарри Пипе. Чувствовалось по его поведению, что он более знаком с моей деятельностью, чем Гиринг. Тем не менее, большую часть вопросов задавал мне Карл Гиринг.
Естественно, учитывая, что я почти «не владею» немецким языком, вопросы, задаваемые мне, а также и мои ответы переводил один из присутствующих при нашей беседе немцев. Подчеркиваю, все делалось для того, чтобы я верил, что со мной беседуют, а не ведут допрос.
Читатели могут задать вопрос: как же так, я, человек, вступивший в контакт с оккупационными войсками в Бельгии, встречавшийся с немецкими офицерами разных рангов, должностными лицами и представителями немецких фирм, побывавший несколько раз без переводчика в Германии, вдруг почти «не владел» немецким языком? Подобное решение я принял по нескольким соображениям, сейчас хочу подчеркнуть главное из них.
Услышав задаваемый мне на немецком языке вопрос, отлично поняв его смысл, я, делая вид, что нуждаюсь в переводе, хотел выиграть время на обдумывание моего ответа. Это мне очень пригодилось.
В самом начале нашей «беседы» я попросил пригласить представителя уругвайского посольства или консула, так как являюсь подданным этой страны. Конечно, мне отказывали, мотивируя тем, что «сможем найти взаимопонимание». То, что я не являюсь гражданином Уругвая, могли знать только два человека: Отто и Хемниц. Я мог быть уверен, что Отто еще не арестован, так как Гиринг интересовался, не знаю ли я, где находится Жан Жильбер. Считая возможным в «беседе» рассказывать о себе как об уругвайце, президенте и директоре-распорядителе АО «Симекско» в Брюсселе, переехавшим в Марсель, где продолжал свою коммерческую деятельность в филиале парижской фирмы «Симскс», я отвечал, что с Жаном Жильбером не встречался и точно не знаю, где он находится.
Беседу нашу прервал вбежавший в комнату немец. Полагая, что я не знаю немецкого языка, он, встревоженный чем-то, сообщил Гирингу, что Маргарет находится в бессознательном состоянии... Гиринг и Пипе выбежали из комнаты, оставив меня с остальными немцами. Я продолжал курить, делая вид, что не понял, о чем идет речь.
Минут через пятнадцать Гиринг и Пипе вернулись и, явно продолжая находиться в тревожном состоянии, выпив по рюмке коньяка, несколько изменив свой тон разговора со мной, продолжали задавать вопросы: был ли я знаком с Карлосом Аламо, тоже гражданином Уругвая? Знаю ли я Германа Избутского, Иоганна Венцеля, мужа и жену Сокол, Альфреда Корбена и других? Каковы мои отношения с Маргарет Барча?
Мне казалось, что никто не ведет протокол, и на французском языке я давал казавшиеся мне наиболее правильными ответы на заданные вопросы. Я назвал только тех людей, с которыми был связан по моей коммерческой деятельности, но отрицал какую-либо связь с Карлосом Аламо, Германом Избутским, Иоганном Венцелем и семьей Сокол, заявив, что эти фамилии слышу впервые.
Более подробно остановился на моих отношениях с Маргарет Барча. Я подчеркнул, что по коммерческой деятельности был связан с ее покойным мужем, а также и с отцом. Благодаря их помощи, вернее, ее помощи, основанной на коммерческих связях покойного мужа и проживающего за рубежом отца, а также вложении денег в создаваемую мною фирму «Симекско», я очень ей обязан. Кроме того, мы полюбили друг друга и собирались впоследствии вступить в брак. Пока же, будучи весьма порядочной женщиной, она продолжала быть верной памяти скончавшегося внезапно более двух лет тому назад мужа и очень любила их десятилетнего сына.
Признаюсь, меня несколько удивляло отношение ко мне гестаповцев, они были весьма любезны и выдержанны. Видимо не добившись в беседе со мной никаких результатов, а быть может, в ожидании дополнительных указаний из Берлина, после того как мы еще раз закусили, уже поздно вечером два гестаповца сопроводили меня в специально отведенную мне камеру. Это была очень холодная подземная камера одиночка. Должен отметить, что по пути меня завели и в камеру, где находилась Маргарет. Это было, видимо, сделано по настоянию врача, наблюдавшего за состоянием здоровья заключенной, и с разрешения Гиринга. Мы побыли вместе, конечно в присутствии гестаповцев и врача, всего несколько минут. Вот тогда я узнал, что после нашего прибытия в форт Бреендонк, после того, как Маргарет прошла по подземным коридорам и увидела лежащие наручники, кандалы и еще какие-то предметы, говорящие о применяемых пытках, потеряла сознание. Как выяснилось потом, у нее произошел первый сердечный кризис.
Состояние здоровья Маргарет меня очень тревожило не только потому, что я опасался, что это может способствовать получению гестаповцами от нее тех показаний, от дачи которых я ее ранее предупреждал и предохранял, но и потому, что за нее только я в ответе, ибо из-за меня она оказалась в этих действительно адских условиях. Не знаю, понимали ли гестаповцы, о чем мы говорили по-французски, но у нас не было никаких секретов. Она высказывала тревогу за положение Рене, оставшегося в Марселе в одиночестве в католическом интернате, который следовало постоянно оплачивать, а кто будет этим заниматься, если нам не удастся выбраться из рук гестапо? Что касается меня, то не было и мысли о моем освобождении. В то же время я все-таки надеялся, что, поскольку Маргарет действительно не имела никакого отношения к нашей разведывательной деятельности, а это никто из ранее арестованных в Бельгии не сможет опровергнуть, ей удастся обрести свободу. Я узнал, что она еще ничего не ела, а сознание теряла несколько раз, и, вероятно, это способствовало тому, что условия ее содержания несколько улучшились.