И поэтому стараюсь.

Если бы кто-нибудь другой подгонял меня лыжной палкой, это вывело бы меня из себя. Получая удар палкой от Жерома, я веселюсь.

Он отводит меня к Бланку, который дает напрокат снаряжение. В этом году появились новые лыжи. Я должна обязательно их попробовать.

— На них ты будешь летать, моя Сиви, — говорит он с улыбкой до ушей.

Я соглашаюсь на все. Он доволен. Я тоже.

Жером — спортсмен. Однако у него есть даже кое-что помощней, чем его тело: его голос. У него очень сильный голос, он использует его во всю мощь, только когда кричит. Орет всякий раз, когда видит, что я закуриваю сигарету.

— Брось это! — кричит он мне прямо в лицо так, как если бы я была в ста метрах от него.

Ругается на моего парня:

— А почему ты не скажешь ей бросить сигарету?

Мой парень пожимает плечами. Я — упрямая и глупая. Вообще-то разговоры о вреде курения меня раздражают, но здесь они меня забавляют. Жером боится, что я не смогу продолжить прохождение по трассе. Выкурить вечером сигарету под стаканчик чего-нибудь крепкого кажется ему нормальным. А курение в разгар дня приводит его в бешенство. Он спрашивает:

— Почему ты куришь? Разве у нас какой-нибудь праздник?

Сигарета для Жерома — это праздник. Он не хочет, чтобы я окочурилась просто так. Но согласен, чтобы я окочурилась ради праздника.

Когда мы ходим ужинать к матери Жерома, он даже подает мне пепельницу. Это праздник. Мы ужинаем у него в Празе, недалеко от въезда на станцию. Жером живет со своей матерью в пятнадцати минутах от Куршевеля. Одинокий каменный особнячок. Здесь очень тихо. Они с матерью похожи. Она старше его на двадцать лет. Разница в двадцать лет указывают на то, что они не брат и сестра.

Мы едим до отвала. Это доставляет удовольствие и его матери, и самому Жерому. Я отдаю должное тем блюдам, которые мне предлагают. Мы пьем вино. Много смеемся. Я курю. Я курю. Жером смеется. Мой парень смеется. Когда слишком обильное потребление алкоголя и еды берут над нами верх, Жером сопровождает нас в отель.

Я провожу неделю как в коконе. Теплая ванна. Всего лить одиннадцать часов вечера. Мы ужасно устали. Завтра Жером постучит в дверь нашего номера ровно в восемь сорок пять. В своем красном комбинезоне с надписью «ESF Courchevel» он закричит:

— Вставайте же наконец! Все на склон! Ребята, там такой пух…

Сказанное им надо будет понимать так, что ночью выпал снег. Пушистый, удивительный снег покрыл ровным слоем лыжные трассы.

С этими мыслями я засыпаю.

Как и предполагалось, меня вырвал из своих сновидений южный акцент.

— Сиви! Вставай! Лентяйка! Уже без десяти!

Все это смешит моего парня, который уже в комбинезоне.

Я сбрасываю свои одеяла. Натягиваю комбинезон. Я готова.

— У тебя есть «Piz Buin»? — спрашивает меня Жером.

Это веселит моего парня.

Все эти годы Жером проделывает со мной один и тот же номер.

Нет. У меня не загорелая кожа. Я не могу пользоваться тем же кремом, что и они, ведь цвет их кожи уже темно-коричневый. Я пользуюсь кремом со степенью защиты 60+. Моя кожа светло-розового цвета. На солнце стану слегка бежевой. Это их веселит. Я действительно хлюпик.

Жером гордится тем, что я снимаюсь в кино. Когда кто-нибудь узнает меня в баре, он на седьмом небе от счастья. С расплывшейся по лицу улыбкой он говорит мне:

— Ого, моя Сиви! Ты одна из ведущих кинозвезд?

Что ответить?

Я пожимаю плечами, он расценивает это, как чрезмерную скромность с моей стороны.

В «яйце» фуникулера он рассказывает мне о фильме, который они с его матерью смотрели по телевизору.

— О! Я так смеялся, когда ты и твоя подруга подцепили того парня! Это здорово! Вы будете снимать продолжение?

— Я не знаю.

Выражение гордости на его лице внезапно сменяется унынием. Он внимательно рассматривает меня в течение минуты.

— Ты слишком много работаешь. Ты не наслаждаешься жизнью в полной мере, — кричит он мне теперь. — А ты? Почему ты не скажешь ей меньше работать? — обращается он к моему парню.

Тот пожимает плечами. Я упрямая.

Мой парень доволен: кто-то думает так же, как он. Я ничего не говорю. Я не люблю, когда меня заставляют думать над проблемой, решение которой я не могу найти.

Я смотрю вокруг.

Наше «яйцо», закрепленное на тросе, медленно поднимается к вершине.

Замечаю, что чем дальше мы поднимаемся, тем гуще становится туман.

Жером следит за моим взглядом.

— Слишком густой туман! Надень маску, — приказывает он.

Надеваю.

Наша кабинка продолжает свой подъем над долиной. Ветер усилился. Его порывы пытаются проникнуть через гармошку уплотнения дверок нашего «яйца». Дверцы сопротивляются. А ветер дует и свистит. Это недобрый знак. У меня появляется дурное предчувствие.

Мой парень бросает на меня несколько незаметных взглядов. Право действовать он предоставляет Жерому. Я ничего не осмеливаюсь говорить Жерому, хотя он ждет моей реакции.

Это редкий случай, когда мой парень соглашается кататься на лыжах в головном уборе.

Но сейчас он надевает маску, шерстяную черную шапочку с отверстиями для глаз.

Это редкий случай, чтобы Жером надевал хоть что-нибудь теплое.

Сейчас же он натягивает свою шапочку с помпоном и маску, обматывается красным шарфом.

Обстановка в кабинке мне совершенно не нравится. Жером делает вид, что ничего не замечает. Мой парень полностью доверяется Жерому. Вдруг наше «яйцо» останавливается. Мы висим посреди долины. Невольно я смотрю вокруг. Я боюсь увидеть то, что увижу.

Именно то, чего я боялась. Снаружи ничего не видно. Совсем ничего. Белая пелена. Сплошное белое покрывало. Горы даже не вырисовываются. Ни одного яркого пятнышка розового, красного или желтого комбинезона.

Всепоглощающая пелена.

Ветер угрожающе поет сквозь гофрированную окантовку дверок нашего «яйца». «Яйцо» начинает покачиваться на своем тросе.

Жером помогает мне утеплиться. Он поднимает повыше мой шарф. Проверяет мои перчатки. Он отвлекает меня, как отвлекают внимание растревоженного ребенка.

Я смотрю на своего парня и не вижу его глаз за стеклом маски. Он совершенно неподвижен, словно и не видит, что я молю его о взгляде. Мой парень избегает на меня смотреть. Он не хочет нарушать стратегию нашего инструктора.

Право действовать он предоставляет Жерому.

Я пытаюсь дышать глубоко, но у меня сжимается горло. Каждый вдох дается с трудом. Стараюсь ослабить напряжение в горле. Мне надо сделать более глубокий вдох, если я не хочу умереть от асфиксии еще до того, как нас раздавит в кабинке.

Мне хочется спросить, как долго наша кабинка продержится на тросе, если сейчас оно так раскачивается.

Но продолжаю молчать.

Мой парень тысячу раз говорил мне «попридержать воображение». Без конца твердит, что у меня «зловредное» воображение. Оно слишком все искажает.

Я не должна позволять своему зловредному воображению овладеть ситуацией. Не должна допускать даже мысли, что наше яйцо может сорваться и упасть на землю. Это полная чушь, такое случается редко.

Воображение без устали выстраивает ситуации, в которых я могу вдруг оказаться. Я не должна думать, что непогода может стать причиной несчастного случая. Так бывает не всегда. Я не должна терзать себя мыслью, что мы зависли на высоте пятидесяти метров над землей. Не должна считать, что раз мы остановились, то значит, безопасность не была обеспечена так, как в нормальную погоду. До сих пор ничто, за исключением моего воображения, не указывало на то, что происходит что-то необычное.

Можно, конечно, предположить множество ситуаций.

Но мое воображение найдет только одну.

Оно изобретет самую невероятную ситуацию.

У меня больное воображение: оно никогда не изобретает счастливых концов.

Я не должна думать о том, что даже если после падения мы не разобьемся, то все равно погибнем. Слишком сильный ветер, слишком густой туман, чтобы помощь подоспела до того, как мы окончательно замерзнем здесь.