— Нет, нет, я спешу, — решительно отказался Ханс Кристиан. — Я пришел к вам потому, что вы любите Шекспира, я тоже перед ним преклоняюсь. И я хочу прочесть вам свою трагедию «Альфсоль».

— Ладно, читайте! — согласился Вульф. Чтение шло галопом: у Ханса Кристиана на этот день было намечено еще много дел. Кончив, он откланялся. На предложение Вульфа заходить еще он ответил, что сделает это с радостью, но не раньше, чем напишет новую трагедию.

— Но ведь это, наверное, будет не скоро? — удивился Вульф.

— Почему же? — удивился Ханс Кристиан в свою очередь. — Если я сейчас возьмусь за нее, она будет готова недели через две… А пока прощайте! — И, отвесив глубокий театральный поклон, он скрылся, оставив морского волка добродушно посмеиваться и покачивать головой за остывшим завтраком.

Множество хлопот было у Ханса Кристиана с задуманным им изданием сборника своих произведений. Название будет скромное — «Юношеские опыты». Туда войдут и «Разбойники в Виссенберге» и, разумеется, «Альфсоль». Во вступлении будет стихами изложена полная драматизма жизнь молодого автора. Туда же он включит свой первый рассказ — «Призрак на могиле Пальнатоке». Можно, конечно, легко понять, что вещь навеяна Вальтером Скоттом, но, право же, в ней есть кое-что свое. Вечерние рассказы о призраке Палле-охотника в крестьянском доме — он их не раз слышал в детстве, когда бегал за молоком в соседнюю деревеньку, а описывая сумасшедшую старую Стину, он видел перед собой своего деда…

В рассказе выяснялось, что бледное лицо, появляющееся вечерами за темным окном и пугавшее жителей деревни, принадлежало вовсе не призраку, а старой Стине. И вообще все чудеса имели естественное объяснение. Разве разумный человек поверит, что ночами на холме Палле действительно плачет его призрачная возлюбленная, а сам Палле сбрасывает камни на головы запоздавшим прохожим? В этом отношении Ханс Кристиан полностью встал на точку зрения, близкую взглядам его отца. Но разница была в том, что сапожник начисто отрицал суеверия и фантастические легенды, не интересуясь их поэтической стороной. А живое воображение его сына эта поэтичность неотразимо привлекала и после того, как ему стали чужды суеверные страхи матери.

Итак, «Призрак на могиле Пальнатоке» должен был показать, что юношеские опыты автора не ограничиваются стихами и трагедиями (во вкусах читателей они уже неприметно уступали место роману).

Так как главными его вдохновителями были Вильям Шекспир и Вальтер Скотт, можно бы взять псевдоним «Вильям Вальтер». Но и себя нельзя уж совсем оставить за бортом! Значит, пусть будет «Вильям Кристиан Вальтер». На этом он и остановился. Посвятить книгу он хотел Гульдбергу, но на его робкое письмо об этом поэт ответил с горечью и раздражением.

Теперь надо было собрать не менее пятидесяти подписчиков: без такой гарантии издатель не соглашался рискнуть выпустить книгу. В этом не было ничего обидного: почти все датские писатели тогда прибегали к предварительной подписке, только Эленшлегер мог позволить себе без этого обходиться.

И Ханс Кристиан бегал по городу с подписным ластом, энергично завербовывая охотников обеспечить выход в свет «Юношеских опытов». Дело подвигалось туговато, но он был полон надежд. Чтобы подбодрить себя, он то и дело вынимал вырезку из «Ежедневного листка», где знакомый рецензент поместил несколько прочувствованных строк о предстоящем издании произведений молодого талантливого поэта, которое должно помочь ему собрать средства, необходимые для учения.

В августе на его долю выпала огромная удача: газета «Арфа» опубликовала первый акт «Виссенбергских разбойников». Сияя от гордости, он немедленно преподнес экземпляр «Арфы» фрекен Тёндер-Лунд — вышло, что все-таки не зря она ему помогла, переписав трагедию!

Редактор «Арфы» вручил ему маленький гонорар, и это показалось Хансу Кристиану неслыханным великодушием: господи, да он сам с радостью отдал бы все, что у него есть, чтобы увидеть свое творение напечатанным! Впрочем, деньги были отнюдь не лишними: одними надеждами не прокормишься…

До волшебной лампы было рукой подать: оставалось только дирекции театра благосклонно отнестись к посланной ей трагедии.

Нетерпеливо ожидаемый приговор трагедии «Альфсоль» должен был вынести профессор Раабек, один из четырех членов театральной дирекции.

Этот медлительный и усталый старик в старомодном жабо был незначительным поэтом, но признанным знатоком и ценителем искусства.

Его дом в окрестностях Копенгагена — Баккехуз — посещался и светскими дамами, и артистами, и поэтами. Центром общества был, впрочем, не сам Раабек, с годами больше всего полюбивший тишину и уединенные размышления над любимыми книгами в своем кабинете, а его жена, фру Камма, энергичная, жизнерадостная и умная женщина.

В теплый сентябрьский день Раабек вернулся из театра с несколькими рукописями пьес молодых безвестных авторов, о литературных достоинствах которых ему предстояло дать отзыв. Он относился к этой обязанности очень добросовестно, читал рукописи неторопливо и внимательно, а потом, взвешивая каждое слово, писал строгие, но беспристрастные заключения.

Увидев на обложке первой рукописи фамилию Андерсена, старик задумался. Он вспомнил, что три года назад ответил отказом на мольбы мальчика помочь ему стать актером. Нарушать свой покой и хлопотать за какого-то чудаковатого юнца не было ни малейшей охоты. С кандидатами в актеры пусть разбирается главный директор, а с него хватит и начинающих авторов! Но вот теперь в их числе оказался и этот «маленький декламатор», как его называют фру Камма и ее приятельницы. Как видно, он не из тех, кто отступает перед неудачами. Это похвально. Но есть ли у него та божественная искра, без которой всякая настойчивость бесполезна? Посмотрим, посмотрим…

Уже на первой странице он недовольно поморщил свой тонкий нос: так и есть! И куда только торопятся эти молодые поэты? Вскачь через ритмические ошибки, неточные, вялые выражения… Все им кажется, что этим можно пренебречь, потому что на следующей строчке они поразят мир чем-то великим. Глянь — а сказать-то и нечего… Видно, и с литературой дело не выгорит, милейший Андерсен!

Но чем дальше он читал, тем снисходительнее становилось его меланхолическое круглое лицо, а к концу на нем появилась даже тень улыбки.

Кто бы мог подумать, ведь в мальчике что-то есть! Конечно, он подражает по очереди всем любимым писателям, конечно, у него нет ни знания сцены, ни общего плана, ни ясно очерченных характеров… И все же в этой незрелой мешанине нет-нет да и сверкнет золотая крупинка! На этот счет у него, Раабека, глаз наметанный и нюх тонкий, ошибки быть не может.

Так писать при полном отсутствии образования, при недостатке даже простой грамотности может только очень талантливый человек. Да, выходит, что стоит ему помочь. По подписке, что ли, собрать денег, чтобы он мог учиться? Или просить короля дать стипендию? Ох, трудно все это… Тут нужен человек влиятельный, энергичный, а не какой-нибудь нелюдимый больной старик. Государственный советник Коллин, экономический директор театра, — вот кто должен бы за это взяться…

Раабек тихонько спустился в сад и прошел в цветник, где фру Камма заботливо подстригала кусты, покрытые тяжелыми нежными розами.

— Как хорошо, что ты вышел, — сказал она, — тебе так полезен свежий воздух! Скоро ведь наступят холода, я уже думаю, как получше укрыть розы… Ты хотел мне что-нибудь сказать?

— Да, — ответил Раабек, опускаясь на скамейку. — Я хотел тебя расспросить об Андерсене. Он прислал в театр свою трагедию, и кое-что в ней меня заинтересовало. На какие средства он живет? Хочет ли он учиться? Что, если попросить Коллина похлопотать о королевской стипендии для него?

13 сентября 1822 года, через десять дней после беседы Раабека с фру Каммой, автора трагедии «Альфсоль» вызвали на заседание дирекции театра.

— Ваша пьеса обнаруживает недостаток образования и литературную неопытность. Она не годится для постановки на королевской сцене, — вежливым, но бесстрастным тоном сообщил ему Коллин.