Упоминания о Гейберге Ханс Кристиан слышал в доме поэта Раабека, куда ему удалось попасть. Фру Камма Раабек, умная, энергичная женщина, в гостиной которой собирались поэты, художники и музыканты, несколько лет воспитывала Иохана Людвига после ссылки его отца. Но критическим выпадам Гейберга у Раабеков не сочувствовали: и фру Камма и ее муж любили устоявшиеся мнения, признанные авторитеты.

Впрочем, самому Эленшлегеру не удалось избежать нападок. Несколько лет его ожесточенно атаковал сатирик Баггесен, страстный противник романтизма и поклонник французской литературы XVIII века.

Баггесен обвинял романтиков в неуважении к логике, к грамматике, к традиционным правилам, в, приверженности к «южной фантазии», противной «северному здравому смыслу». Он написал несколько стихотворных памфлетов и пародийную драму, где изображался сумасшедший дом, обитатели которого возомнили себя поэтами и драматургами, — конечно, и Эленшлегер был в их числе.

У Баггесена нашлись сторонники, тоже приверженные к правилам классицизма, к господству логики над фантазией. Но сочувствие большинства было на стороне Эленшлегера, создателя датской национальной трагедии.

Конечно, и Ханс Кристиан, узнав о споре Баггесена и Эленшлегера, встал на сторону творца «Аладдина».

Чем дальше, тем сильнее увлекался Ханс Кристиан литературой. Он стал писать стихи о своей любви к театру и посылал их влиятельным людям, особенно тем, к которым не решался обратиться лично: известному своей суровостью Грунтвигу, строгому Коллину, новому члену театральной дирекции. Одно из стихотворений было посвящено обожаемому Эленшлегеру. В нем Ханс Кристиан пророчил поэту бессмертную славу.

восторженно писал он. Может быть, напоминание об урне было и не очень-то уместным, но Эленшлегер все же принял стихи благосклонно.

Однако эти поэтические опыты Ханс Кристиан сам не принимал всерьез: они были для него средством, а не целью. Другое дело, если бы удалось написать трагедию…

Наконец он сделал такую попытку. Гордый своим творением, он помчался с ним к фру Камме Раабек, жене поэта. Она согласилась его выслушать, но уже через несколько минут остановила разошедшегося чтеца:

— Бог с вами, Андерсен, ведь тут у вас целые отрывки из Эленшлегера и Ингемана!

Ханса Кристиана очень удивило это замечание: ну, конечно, так что же из этого? Они так хорошо пишут, Эленшлегер и Ингеман! Он сам пока еще не может придумать лучше. Воспитанному на народном творчестве, где сказка или песня являются общим достоянием, ему это казалось совершенно естественным. Но фру Камма разъяснила ему, что так делать не годится, надо сочинять самому, а не пользоваться чужими трудами. И все-таки после этого — пусть даже в шутку — она назвала его поэтом. Это потрясло его до глубины души. «Поэт!» — впервые он услышал это слово от старушек Бункефлод, произносивших его с благоговейным трепетом. «Мой брат — поэт!» — говорила одна. «Мой муж — поэт!» — как эхо, отзывалась другая, и на их поблекших щеках выступал слабый румянец. Обожаемый Эленшлегер был поэтом. Поэт выше артиста — он сочиняет слова, которым аплодирует публика, а артист их только передает. И все чаще Ханс Кристиан думал, что, может быть, его волшебная лампа — это все-таки поэзия… Непременно надо написать еще одну трагедию и завоевать право на имя Аладдина!

Был сырой вьюжный март с неожиданными оттепелями, толпами облаков, несущимися по бледному небу, резким морским ветром, швыряющим за воротник горсти мокрого снега. Прохожие зябко ежились и проклинали непостоянство копенгагенского климата. Но Ханс Кристиан находил погоду чудесной. Смотрите-ка, пока он две недели сидел взаперти, зима кончилась! Какие причудливые формы принимают облака, как свежо пахнет морем и талым снегом, а что до холода, то его не чувствуешь, если у тебя в кармане лежит только что законченная трагедия, которая, несомненно, прославит твое имя. Недаром же на ее создание ушло целых четырнадцать дней. Это была уже вторая попытка схватит ускользающую ручку волшебной лампы. Первая — трагедия «Лесная часовня» — целый месяц казалась ему прекрасной, но потом он ясно увидел ее недостатки. Теперь он согласился, что, пожалуй, Гульдберг был прав, когда запретил посылать ее в театр. Но «Виссенбергские разбойники» — это совсем другое дело! Уж они-то вполне могут рассчитывать на постановку в королевском театре. На всякий случай он решил это свое мнение Гульдбергу пока не сообщать, а поделиться им со своей юной приятельницей, фрекен Лаурой Тёндер-Лунд, той самой девочкой, которая подарила ему розу во время подготовки к конфирмации. Он нашел ее в Копенгагене, и она сразу приняла в нем горячее участие и постаралась заинтересовать его судьбой своих знатных родственников. К ней он и спешил теперь с готовой рукописью. Хорошенькая, розовая фрекен Лаура встретила его, как всегда, ласковой улыбкой, хотя при некоторой наблюдательности он мог бы заметить, что она чем-то озабочена. Но он еще на пороге вытащил рукопись и сразу приступил к чтению.

— «Разбойники в Виссенберге», акт первый. Кнуд Виссенберг, Хеннинг, Ульрик и Роллер сидят вокруг стола, на котором стоят бутылка водки и стаканы. Иорген Кло сидит со стаканом водки в руках и греется у камина. Все они — разбойники…

Он уже начал читать разговор о жутких стонах, раздающихся ночами около виселиц, и о том, как выглядит волшебный корень альраун, приносящий богатства, но юная хозяйка перебила его:

— Милый Андерсен, это просто ужасно интересно, и вы мне непременно все прочтете в следующий раз, но сейчас мне придется одеваться: тетя ждет меня, чтобы ехать с визитами. Может быть, вы мне оставите рукопись? Я ее быстро прочту, хотя почерк у вас, признаться, жуткий. Там все будет про разбойников?

— Да, и события самые потрясающие. Виссенберг — это ведь около Оденсе, там до сих пор рассказывают легенды про разбойников, которые скрывались в лесу. Их атаман, прикинувшись знатным господином, стал женихом одной молодой девушки, а потом она попала в разбойничье логово, увидела там кучу золота и драгоценностей, ей удалось спрятаться, когда разбойники пришли и при ней убили пленницу, а отрубленный палец с кольцом покатился прямо под кровать, где она пряталаеь. Эту самую легенду я и использовал, ну и, конечно, от себя порядочно прибавил, вот увидите!

Ханс Кристиан выпалил все это одним духом. Ему хотелось внушить своей слушательнице живой интерес к подвигам разбойников из Виссенберга. Во-первых, он всегда нуждался в сочувствии, а во-вторых…

— Вы правы, почерк у меня отвратительный, — жалобно сказал он, — да и ошибок небось не мало. А я ведь хочу послать трагедию в театр! И вдруг они не станут ее читать из-за того, что неразборчиво написано? Вот досада-то будет!

— Вы, наверно, хотите меня просить переписать рукопись? — догадалась с улыбкой фрекен Лаура.

— Ах, если б вы согласились это сделать… Ведь решается моя судьба, вы же понимаете! Только знайте: это тайна, что я ее посылаю. Никто, кроме меня и вас, не должен об этом знать!

— Тайна? О, это интересно! Нет, нет, я не пророню об этом ни слова. Ну, давайте сюда вашу трагедию, я запру ее в мой туалетный столик и завтра же начну переписывать.

Выйдя на улицу, Ханс Кристиан рассмеялся вслух от радости. Итак, дело сделано! Через несколько дней дирекция получит аккуратно переписанную трагедию анонимного автора. Не могут они остаться равнодушными, прочтя ее: она такая увлекательная!

Немножко совестно, что сегодня он опять пропустил урок латыни, но ведь трагедия важнее! До грамматики ли, когда ищешь волшебную лампу…

Ханс Кристиан неподвижно сидел на берегу озера Пёблинг. Город давно затих, и даже влюбленные парочки, охотно бродившие в этом уединенном месте, отправились спать. Ветер тоже улегся на покой, и озеро казалось стеклянным. Но небо на западе продолжало слабо светиться, и вместо ночной темноты вокруг были обманчивые розоватые сумерки. Белая ночь путала обычные представления о времени.