– Занудное чтиво, – подтвердил Курт. – Почитай просматривал краткое содержание собственного жизнеописания; с поправками и отличиями, но в целом – одно и то же… Разумеется, я помню, – посерьезнев, кивнул он. – Помню, что было сделано, когда и кем, помню каждое имя – их было не так уж и много. Посему, если с кем-то из них доведется столкнуться в работе, я в какой-то мере уже буду их знать. Ведь ради этого мне и позволяют знакомиться с личными данными других следователей, насколько я понимаю.

– Ради этого, – повторил наставник. – Но есть и еще один вывод, какой ты мог сделать, прочтя их биографии и отчеты и сведения о других расследованиях. Дабы не терять время на игры, спрошу прямо: не заметил ли ты, что самих этих расследований стало уж больно много в последние годы?

– Заметил, – отозвался Курт, мельком переглянувшись с помощником. – И не только я.

– И не только ты, – снова повторил за ним отец Бенедикт. – Припомни еще человека из охотничьего сообщества, с которым ты свел нас три года назад.

– Этого разве забудешь…

– Припомни гипотезу, которую он высказал, относительно всего происходящего в окружающем мире, гипотезу, пришедшую на ум исследователям в среде охотников.

– «Малефики зарвались и слишком часто используют свои силы, возмущая эфир». Помнится, он был убежден, что зимы все чаще именно потому такие ледяные, а летом, бывает, можно хорошо прожариться. И, разумеется, чума, неурожаи, град и все прочее – тоже последствия их безалаберного расходования всемирной энергии.

– Любопытная мысль, – многозначительно сказал наставник. – Вот только одно «но». Привыкли мы во всем винить малефиков.

– И с чего б это, в самом деле.

– Я бы повернул охотничью идею другим концом, Курт, и теперь – будь серьезен: я говорю то, о чем в Совете шли долгие беседы и даже споры. А если допустить такое: не малефики возмущают эфир, смещая сущность вещей, а возмущения в эфире смещают сущность вещей, порождая избыточное количество малефиков?

– Меня, – помедлив, отозвался Курт, – более всего зацепило понятие «избыточного количества», будто бы есть количество достаточное или необходимое… Но во всем прочем – не вижу в этой идее ничего, что не было бы логичным.

– Иными словами, – осторожно уточнил Бруно, – вы хотите сказать, что… Что все это означает? Охотники, если я верно помню их теорию, видели во всем этом близящийся конец мира. Вы что же – согласны с ними, отец?

– Я не знаю, что все это значит, – вздохнул тот. – Не знаю я, не знает никто, и даже Альберт в ответ на этот вопрос лишь способен разразиться долгой и непонятной тирадой потустороннего свойства, из коей ясно лишь, что и он в затруднении.

– Кстати, о малефиках, – вставил Курт с сомнением. – А сам-то отец Альберт…

– Проверен десять раз и перепроверен тысячу, – оборвал его наставник. – И мною, и еще Майнцем, еще когда тебя и в проекте не было. Он член Совета; это о чем-нибудь да говорит.

– О несомненном таланте входить в доверие – уж точно.

– С Альбертом ты еще сведешь более тесное знакомство, мой мальчик, и тогда уж, поверь, никаких сомнений в его лояльности у тебя не останется. Кроме же многочисленных способностей, коими он наделен, есть у него еще и огромные познания, запас сведений, умение делать выводы. Именно благодаря этому мы и оказались хоть немного готовы к тому, что начинает затеваться вокруг.

– Id est, «избыточному количеству» малефиков мы готовы противопоставить столь же избыточное число новых инквизиторов?

– Избыточное – это навряд ли, мой мальчик; как ни старайся, а взять многое из ничего не выйдет. Жертвовать же качеством в угоду количеству – идея дурная, это не спасет положение и загубит все начинания. Но в остальном – да, Курт. Альберт предупреждал, что будет нечто подобное, и мы попытались подготовиться. Выставить Господню армию против нарождающихся сил мы не можем, слишком мало минуло времени, слишком немногое мы успели, но успели хотя бы кое-что. У нас уже есть хоть что-то. В том числе – у нас есть ты.

– Да полно вам, – неуверенно и чуть раздраженно усмехнулся он. – Включать меня в систему вселенского устроения как основательную величину – это уж чересчур.

– В ответ я бы припомнил тебе еще одну теорию, высказанную на сей раз не союзниками нашими, а противниками. Точнее – одним из них, каковой как раз и полагает тебя той самой важной величиной в мировом порядке.

– Каспар, – тихо проронил Бруно; Курт поморщился.

– Каспар повёрнут на древнегерманских богах, – выговорил он резко. – На противостоянии их с человечеством. И его мания когда-нибудь в будущем сойтись со мною в торжественно обставленном поединке, который решит судьбу этого мира, вызывала бы умиление, если б этот неуловимый теоретик не был общественно опасен.

– Стоит ли все списывать лишь на его языческие верования? – мягко возразил духовник. – И следует ли вот так с ходу отметать все версии?

– Вам видней, – вскинул руки Курт. – Однако если, следуя вашему призыву, не отбрасывать все вариации, то – как вам такая: никакого приумножения злобного колдунства в мире не происходит, попросту прежде мы его не замечали. Прежде Инквизиция, сами знаете, работала иначе, и гребли всех подряд, по причине чего, бывало, попадались и малефики. После мы прижали старую гвардию, а новых следователей в достаточном количестве не взрастили; в мои времена, помнится, Знак получали дай Бог двое-четверо в год. Теперь же академия строгает инквизиторов, как табуретки, теперь попросту появились люди, которые могут увидеть то, что прежде видеть было некому. Все осталось как было, и только увеличение наблюдателей способствует обнаружению интересующих нас людей и событий.

– А сам обзывал меня матерьялистом, – вздохнул Бруно; отец Бенедикт усмехнулся:

– Что ж, и такую теорию можно принять к рассмотрению. Собственно, мальчик мой, мы ее и приняли. И ввели в общую схему как одну из составляющих; однако это не объясняет всего. Ведь ты же объехал почти всю Империю, Германию уж точно целиком, ты же сам слышал рассказы людей, читал уже упоминаемые нами отчеты других следователей, узнал о многом, сам многое видел. Когда-то, если внезапно арестовывали по обвинению в колдовстве соседа, которого все знают, который всегда был добропорядочным человеком и самым что ни на есть простым смертным, – что тогда шептали промеж собою все, кто знал его?

– «Живодеры свирепствуют».

– Прежде, – согласно кивнул наставник, – при подобном происшествии можно было дать восемь из десяти, что они правы. Но ведь сам знаешь: в твое уже время, уже теперь, и такие случаи участились. Жил себе человек, самый обыкновенный, и внезапно в один какой-то день обнаружил в себе что-то.

– Или кого-то, – подсказал Бруно; тот кивнул снова:

– И такое случается. Случаи одержимости, о которых даже я лишь читал, теперь случаются все чаще. Стриги, которых во времена оны, даже разыскивая, можно было ни разу не увидеть, едва ли не бродят толпами.

– Ну, количество этих ребят зависит исключительно от их желания.

– Упыри.

– Это продукт неудачного обращения в стриги, объяснение то же.

– Случай с торговцем полтора года назад, – напомнил духовник. – Предместье Фрайбурга.

– Мертвецы-флагелланты, – снова произнес помощник все так же тихо.

– Верно. Помнишь, Курт? Ты читал отчет по делу. Вереница мертвых флагеллантов, полуразложившихся, но все еще идущих… Такое бывало прежде? Только в преданиях. Мы не скрываем подобные случаи нарочно – пусть знают, что существование Конгрегации не чья-то блажь, а объективная необходимость, но стараемся и не распространяться о количестве таких из ряда вон выходящих событий.

– А правители других стран? – спросил Курт, пояснив, когда взгляд отца Бенедикта обратился к нему: – Ведь, как я понимаю, из этой теории должно следовать, что подобные вещи творятся по всему миру, не только в Германии. Положим, здесь есть мы, и потому в народе нет смятения, и по улицам не гуляют стаи упырей и ликантропов на пару с кадаврами и демонами. Но что там, за границами Империи, где нет Конгрегации?