– Я осознаю это лучше, чем кто бы то ни было, майстер фон Юнгинген: юридически мое восшествие на трон также зависело не от меня, а от сборища курфюрстов, в чьей воле было избрать себе другого монарха. Собственно, и ныне моя власть немало ограничена их решениями. Юридически.

– Не думаю, что ваши методы привлечения нужного количества голосов годятся в моем случае, Ваше Величество, даже если вы сдадите мне в аренду вашего чудо-инквизитора, благодаря которому, если мне не изменяет память, в небытие ушли двое из вышеупомянутых курфюрстов.

– Вы на пороге заключения мира с Польшей и литовцами, – заметил Рудольф, – а это одно лишь говорит о ваших способностях дипломата и оратора, и это – в отношении людей, чье мышление извращено, а бытие чуждо. Неужто ваш дар убеждения отступит перед собратьями-христианами?

– Для того, чтобы убедить кого-либо в чем-либо, надо быть убежденным самому. А пока ни вы, Ваше Величество, ни руководство Конгрегации не сумели уверить меня в том, что выгода, обретенная от прямого вмешательства Ордена в происходящее, перевесит допустимый риск.

– Не воспримите это как неучтивость, майстер фон Юнгинген, однако же – с каких пор братья-тевтонцы боятся риска?

– Риска боюсь я, – отозвался тот по-прежнему незлобиво. – И, поверьте, вовсе не риска быть убитым или даже арестованным; я опасаюсь риска быть арестованным за ересь в очередное свое посещение Рима… или Авиньона. Что менее вероятно, но не невозможно. Я равнодушен к красотам как Италии, так и Франции, а обозревать Авиньон или Рим из глухой повозки с решетками и, как следствие, с высоты помоста – тем паче не является моим заветным желанием. Но и здесь не в гибели дело; бойся я преждевременной смерти, я бы пошел в монахи. Я пекусь о благе Ордена, Ваше Величество, а Великий Магистр, арестованный и казненный как еретик, оному благу не способствует. Печальный тамплиерский опыт показывает, чем кончаются подобные casus’ы. Да, мы – не храмовники, нас не получится застать врасплох, и это будет война. Но это будет конец Ордена. Во всех смыслах. Следом за мною мою участь разделят стоящие ниже меня, а после – и вся рядовая братия. Орден растопчут, и не только в бытовом, физическом смысле, нет, – Орден будет осрамлен, запятнан, попран. Раздавлен. Что там на самом деле было с храмовниками, вам известно? Нет. Никому не известно; думаю, даже в Инквизиции это знает не каждый, зато – каждый смерд думает, что знает. Что бы там ни было, а слава еретиков, колдунов и преступников за ними закрепится теперь уже навеки. Я такой судьбы Ордену не желаю. И то же самое вам скажет любой Великий Магистр – любой из тех, что придут после, и, полагаю, сказал бы любой, бывший до меня.

– Говорил, – согласился Рудольф нехотя; тот наставительно кивнул:

– Вот так-то. Хотя, – обмолвился фон Юнгинген, отведя взгляд в сторону и с интересом разглядывая топчущегося в стороне коня, – я полагаю, что истинных последователей Христа отличает единение перед лицом опасности, особенно когда угроза исходит от тех, кто не чтит Его и извращает Его учение. Посему – не тревожьтесь, Ваше Величество: если я увижу, что вас «дубасят», я не проеду мимо. И мои братья не останутся в стороне. Если, разумеется, все это будет явственно, несомненно доказано.

– Без риска, – уточнил Рудольф, и тот кивнул снова:

– Именно.

– При начале вашего поприща, – заметил Император неспешно, – я не слышал даже и таких слов. Наверное, я должен был испытать нечто вроде… если и не радости, то хотя бы толику гордости: все же я подвиг вас хотя бы на такие, весьма смутные, обещания. Однако сие чувство не возникает во мне. Наверное, потому, что некоторое время назад вы уже посещали Германию, вот только в Богемию не завернули, визита в Карлштейн не наносили и говорили не со мною; думаю, если б не та встреча, ради которой вы тогда являлись, сегодня я снова услышал бы простое и безоговорочное «нет».

– Служители Конгрегации обладают несомненным даром убеждения, – согласился фон Юнгинген со вздохом.

– Я не мог вас убедить, но сумели они. Что есть у них, чего нет у меня?

– Вы задаете риторический вопрос, Ваше Величество; к чему? Дабы сверить собственные выводы с моим ответом?.. У них есть – они. Разросшаяся сеть всевозможных служителей и агентов, следователи и прочие личности, а главное – в их арсенале, в отличие от вашего, многообразные методы воздействия на общество в целом или на отдельные его слои. Включая методы, о которых нам с вами лучше было бы не рассуждать, дабы не отягощать собственную душу. От благих посулов до шантажа; а тайны, которыми можно манипулировать, есть у всякого.

– Неужто? – с подчеркнутой беспечностью уточнил Рудольф, и Великий Магистр бросил в его сторону короткий, как выстрел, взгляд.

– А еще, – продолжил фон Юнгинген, оставив сей неоднозначный вопрос без ответа, – у Конгрегации есть вы. Без них ваша власть под вопросом, но и без вас все их мечты о единой Империи неосуществимы.

– А вы, – осторожно уточнил Рудольф, – верите в то, что именно это и есть их мечты?

– Я не знаю, – пожал плечами тот, и по тому, что не случилось даже мгновенной заминки, стало ясно, что вопрос был ожидаем, а ответ не раз обдуман. – Мне, в отличие от большинства людей, вовсе не чужда мысль о всеместной власти закона, порядка и правды – Божеской и человеческой. Перед моими глазами пример сотен достойных мужей, которые искренне служат этой идее, не обращая внимания на то, что прочие, включая отдельных даже и правителей, полагают их людьми не в своем уме.

– Если вы имеете в виду…

– Я не намеревался обобщать, – оборвал Великий Магистр довольно резко, однако в этой встрече Рудольф решил не уделять внимания досадным мелочам: подобных бесед прежде не бывало и вряд ли теперь уже будет – всем людям свойственно жалеть о своей откровенности, и Великий Магистр не исключение. Как, собственно, и сам Император.

– Иными словами, – осторожно подытожил он, – вы полагаете, что они искренни?

– Я не знаю, – повторил фон Юнгинген. – Одну из сторон этой весьма ценной монеты я только что описал. Но, с другой стороны, перед глазами любого внимательного человека также и другие примеры, а именно – случаи, когда обретенная власть способна извратить сколь угодно добродетельную душу, вытравить из нее сколь угодно благие идеи. Конгрегация эту власть получила. И что теперь в умах руководящих ею – неведомо. Ко всему прочему, насколько я слышал, один из возглавляющих ее, один из ее основополагающих идеологов ныне находится при смерти, а другой уже в весьма преклонных летах; кто сменит их, какие цели будут иметь они – не знает никто. А учитывая, что лишь одному Господу известны цели тех, кто управляет Инквизицией теперь, все только будет усложняться с каждым годом и днем.

– Иными словами?..

– Иными словами, Ваше Величество, если говорить все так же прямо и откровенно – я надеюсь, что нас с вами отымеют не слишком жестко, да простит мне Господь такую вольность. Ясно несомненно, что и Орден, и трон, кто бы ни сидел на нем, намереваются просто и беззастенчиво использовать, и остается уповать лишь на то, чтобы, во-первых, использовали во благо, а во-вторых, чтобы и нам тоже перепало хоть что-то. Вот вам моя позиция. Прямо скажем, позиция… гм… не слишком приятная.

– И нет искушения просто сказать им «нет» снова? Не верю, что им впрямь есть чем надавить на вас настолько, майстер фон Юнгинген.

– Благодарю, – усмехнулся тот, иронично склонившись, и тут же посерьезнел снова. – Искушение было. И есть. Но, помимо прочих причин, Ваше Величество, есть и еще одна, и звучит она так: «а вдруг». А вдруг Конгрегация чистосердечна? А вдруг ее Совет говорил нам с вами правду – все эти годы? А вдруг действительно – при некотором усилии – сильная держава, единая Империя, единая вера? Вдруг именно моих усилий однажды и будет недоставать, чтобы все это – было? Я себе не прощу.

– И какую долю вы отводите на то, что все это так?

– Десятую, – вновь не задумавшись, отозвался Великий Магистр. – Еще одну малую часть я отдаю на самонадеянную мысль о том, что для достижения всего упомянутого, как знать, быть может, удастся не быть используемым, а использовать представившуюся возможность самому.