И снова после того приступили ко мне и принудили повторить мою клятву, что никому я не стану говорить о содеянном, ибо теперь все мы стали соучастники между собою, и неведомо, что нам предстояло бы услышать, буде братья Святой Инквизиции обо всем узнают. И Хельгу Крюгер, подведя к самой могиле, где погребен был отец ее живой, принудили поклясться жизнью и душою, что она станет молчать, а кто спросит из приезжих, где отец ее, то скажет, что потонул в Везере, иначе и сама она будет так же убита.

И когда возвратились все мы в Хамельн, собрались к нам все жители града нашего, требуя сказать, что и как было, и мы поведали всем, взяв с каждого клятву никогда более не поминать о Фридрихе Крюгере и том, что он сделал, и что мы сделали, и тогда все, собравшись, решили дочь его приговорить к изгнанию, дабы ничто в Хамельне не говорило о бывшем, а дом углежога предать огню и дотла изничтожить. Я же, возражая, просил дать Хельге Крюгер хотя день времени, обещая, что увезу ее прочь, и никогда ее не будут видеть; и они смилостивились.

В день тот возвратился я к реке и окропил святою водою могилу углежога, дабы не было какой беды, с молитвою о прощении ему греха его, но не ведомо мне, какие сие принесло плоды, ибо нет у меня знания и нет силы, и нет толикого благоволения Господня и, как сказано, non sum dignus[420].

И вот, тому, кто станет читать мои записи: я отвез дочь Фридриха Крюгера в деревню Фогельхайм, что в дне пути к востоку, и там оставил мужчине и женщине, не умевшим зачать во всю жизнь их, и как была Хельга Крюгер напугана и уже не столь мала и в разуме, то согласилась со мною, что говорить им правды о себе не надо. И как сам я уже не молод, неведомо мне, от кого и как, и когда смогут узнать о всем случившемся те, кому это знать должно, ежели всякий молчит и клялся молчать, однако ж вот ему указание.

Знаю я, что лукавлю в сердце своем, излагая сие все не устно, ибо тайну, что клялся хранить вовеки, раскрываю, пусть и чернилам, однако ж, близок час мой, и не имею воли над собою молчать и далее. Велико было злодеяние Фридриха Крюгера, но велико было и наше, ибо исполнили, что не нам исполнять надлежит, поправ закон мирской, а паче Церковью нашей установленный, по коему не стаду, но пастырям подобает ab haedis segregare oves[421] и чинить им надлежащее. И, как сказано, quidquid latet, apparebit, nil inultum remanebit[422], а посему знаю, верю, что прочесть сие написанное доведется тому, кто не станет порицать меня за нарушение клятвы; что же до соучастия моего, той вины с себя не снимаю, и в сем сознаюсь искренне и полно.

И вот, все изложено, и за каждое слово готов поручиться, что оно есть истинная правда, а взявшие с меня клятву да простят меня, но ни единого из слов своих не изыму. Quod scripsi, scripsi[423].

– Amen, – подытожил Ланц коротко. – Предусмотрительный попик, однако ж… Что скажешь, абориген?

– Святой отец, конечно, предусмотрел многое, – неспешно проговорил Курт, глядя на желтую поверхность дешевого пергамента неотрывно, точно пытаясь увидеть на ней въяве то, что было описано этими наполненными ужаса словами. – Многое, но не все. Разумеется, сбрызгивание святой водой не помогло…

– Как мы видим из событий в Кёльне, гений, – отозвался Бруно; он поморщился:

– Даже если бы ничего подобного не случилось, я сказал бы то же. Итак, Дитрих, что я могу сказать? Вот что. Primo. История – реальна. Res testata[424]. Secundo. Фридрих Крюгер (теперь нам известно даже имя) – не деревенский колдун, бубнящий над котелком с мышиными лапками; личность сильная, хотя он, в этом я склонен согласиться со святым отцом, был слегка помешан в разуме. То ли от рождения, то ли (что скорее всего) – это последствия его практики. Опасной практики – для практикующего в первую очередь. Tertio. Вода – вот его стихия, его область работы, его помощник; справедливо решили добрые горожане, что топить его не стоит, однако все их предосторожности все равно напрасны. Зарыли живьем; более подходящей обстановки для связывания души и перекрытия ей пути в мир иной либо для возможности соглашения с первым же существом, предложившим подобное в обмен на какое-либо избавление – не придумать. Самые обычные люди, простые смертные в таких обстоятельствах обращались в такую проблему для окружающих, что мало какому малефику и во сне могло привидеться…

– Так о воде, – напомнил Бруно; Курт кивнул:

– Вода в тот день была на его стороне. Заметьте – священник упоминает, что с утра того дня шел дождь; все случилось на берегу реки – земля там пропитана водой; а после, ко всему в довесок, наш дедушка еще и окропил его водичкой поверху…

– Святой водой, – поправил подопечный ревниво.

– Да все равно, – отмахнулся Курт и осекся, вновь столкнувшись со взглядом Ланца – все с тем же пристальным, придирчивым.

– Все, Гессе, – произнес сослуживец непреклонно. – Предел. Понимаю, наверняка с тебя была взята cautio testimonials[425], когда тебя допустили в ту пресловутую библиотеку, однако тебе придется кое-что сказать. Мне не нужны тайны мироздания, я всего лишь хочу знать, с чем мы имеем дело, а дело это самое – явно выходит за пределы мне известного порядка вещей. Думаю, ректорат святого Макария не станет выносить тебе порицание, учитывая ситуацию. Итак, – поторопил тот, когда Курт не ответил, – мы будем говорить?

– Н-да… – неопределенно качнул головой Курт. – Учитывая ситуацию…

– Будем считать, что это «да», – подытожил Ланц. – А теперь я хочу знать, что означает твое столь пренебрежительное упоминание о святой воде. Я не монашек-первогодка, и я вполне отдаю себе отчет в том, что не всегда вот так просто, «крестом и водой», а также «постом и молитвой» и прочими благостями «изгоняются бесы»; однако что-то в твоем тоне говорит мне о том, что я не знаю чего-то куда большего. Чего?

– Ты прав, – неспешно отозвался Курт, вновь опустив взгляд на пергамент перед собою. – В нашем случае – ни пост, ни молитва, ни вода… Нет; молитва, конечно, дело хорошее, лишней не бывает…

– Не броди, как кот возле горячей каши, Гессе. Давай прямо.

– В детали погружаться не буду, – решившись, заговорил Курт, по-прежнему стараясь не встречаться с направленными на него взглядами и все так же с осмотрительностью подбирая слова. – Лишь главное. Для начала, сообщу о таком факте: Фридрих Крюгер, судя по всем признакам, заключил… нечто вроде договора с… скажем так – с одним из самых древних… демонов, известных человечеству. Древнее Сатаны, который перед ним – ребенок, не более.

– Хочешь сказать, – перебил чуть слышно Бруно, – что его болтовня насчет того, что было прежде самого Создателя… Хочешь сказать – это правда?

Курт болезненно поморщился, пытаясь сложить нужные слова так, чтобы не вытравить из обоих своих собеседников остатки их и без того изрядно пошатнувшейся уверенности в окружающем мире.

– Просто все сложнее, – отозвался он, наконец. – Гораздо сложнее, чем принято полагать, вот и все.

– Хотел бы я знать вот что, – произнес Бруно чуть слышно. – Сколькие из сожженных были казнены за знания о том, что знаешь и не говоришь нам теперь ты… Что кривишься? Излишне неприкрыто выражаюсь? Не так, как у вас теперь принято? «Конгрегация», «жесткий допрос», «исполнитель» и «исполнение приговора»… Хотя всем известно, что это Инквизиция, пытка, палач и сожжение заживо.