– Молодцы! – развёл я руками. – Какие же вы молоды. Устроили заседание трибунала прямо на митинге. Ты когда-нибудь про суд Линча слышал?

– Читал, – буркнул под нос Бокий.

– Ничего общего между вашим трибуналом и судом Линча не обнаруживаешь? Одни, понимаешь, прокуроры и никакой защиты!

– Зато потом уже ни одного офицера в Гельсингфорсе не убили, – заявил Бокий.

Ну, да. Суд народный – суд правый. Примерно в таком ключе и станут в последствие действовать «выездные тройки», если мы, конечно, допустим их появление в этом мире.

– Сколько всего офицеров было убито в эти дни в Гельсингфорсе? – спросил я Бокия.

– Шесть человек, – неохотно ответил он.

– Шесть в Гельсингфорсе, четыре в Кронштадте, два в других местах, – сделал я нехитрый подсчёт. – Плохо, конечно, но резнёй это всё-таки назвать нельзя, как ты думаешь?.. – повернулся я к командиру Первого отряда особого назначения.

Ёрш смотрел на свои руки и улыбался.

– … А поводом для веселья тем более! – возмущённым тоном закончил я.

Глеб, разумеется, был неправ. Улыбался я совершенно по другому поводу, слабо вникая в разговор товарищей. Романтика революционной борьбы, кровь правая и неправая, даже убийство командующего флотом – всё ушло на второй план, поблёкло в лучезарном сиянии Наташиных глаз…

Мы познакомились в военно-морском госпитале Кронштадта, куда я зашёл проведать мичмана Берсенева. Организм у парня оказался крепким, раны, к счастью, не тяжёлыми, моряк быстро шёл на поправку. Первый раз я навестил мичмана ещё 1 марта. Врачи уже не опасались за его жизнь, но были обеспокоены угнетённым его состоянием. Мы проговорили тогда целый час – больше не позволял мой плотный график. Вернее, говорил я, а он больше слушал. На другой день я застал его ковыляющим по коридору. Он явно обрадовался моему приходу, да и выглядел во всех смыслах получше. Рассказал, что его навестили моряки с «Грома». Пожелали скорейшего выздоровления и возвращения на корабль. Что-то меня в его словах насторожило, и я спросил моряка прямо: «Не хочешь возвращаться на «Гром»? Берсенев не ответил и отвёл подозрительно блеснувшие глаза.

В следующий раз я вырвался в госпиталь через день после последнего посещения, и застал Берсенева в обществе очаровательно создания. Она смотрела на меня полными ожидания глазами и, одновременно, держала мичмана за руку. Уж не знаю почему, но мне это не понравилось.

– Знакомься, Наташа! – воскликнул, увидев меня, Берсенев. – Это тот самый товарищ Ежов, который спас мне жизнь.

Девушка вскочила, обняла меня за шею и крепко поцеловала в губы. Сделала она это неумело, тут же смутилась своего порыва, отпрянула, пряча глаза и бормоча благодарности за спасение жизни брата. Брата! – вот что извлёк я из её бессвязного лепета. Остальные слова значения уже не имели.

– А у меня для вас, Вадим, хорошие новости, – с улыбкой произнёс я, адресуя слова Берсеневу, а улыбку его сестре. – Завтра я возвращаюсь в Петроград и забираю вас с собой. Врачи не возражают, чтобы вы долечились там. С вашей службой я тоже всё уладил. Вот приказ Кронштадтского Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов: откомандировать мичмана Берсенева в распоряжение штаба Красной Гвардии города Петрограда.

Вадим прочёл бумагу. Я был рад видеть улыбку на его лице. А что же Наташа? Она, наконец, подняла на меня глаза. В них плескалась благодарность и… – я так хотел, чтобы мне это не почудилось, – в них плескалась любовь…

– Эй, Николай, ты где? – вернул меня к действительности, бесцеремонно ворвавшись в мои грёзы, голос Васича.

Я поднял на него глаза.

– Ну, наконец-то ты снова с нами, – с сарказмом произнёс начштаба. – Поведай теперь о своих «подвигах», чтобы товарищ Бокий не чувствовал себя единожды виноватым.

Я посмотрел на Глеба Бокия и что-то не заметил на его лице чувства вины. Зато на нём отчётливо проступало желание послушать о чужих недочётах. Не смею, товарищ, вам в этом отказать!

– В Кронштадт мы прибыли вовремя, – я решил опустить лишние подробности, – быстро взяли город под контроль, но полностью избежать жертв нам не удалось. Два морских офицера погибли, пытаясь организовать сопротивление силами чинов полиции, жандармерии и воспитанников Морского Инженерного училища. Один был убит бандитами на собственной квартире. Ещё один – командир 1 Балтийского флотского экипажа Стронский – был растерзан ещё до прибытия к месту событий красногвардейцев Кошкина. Живым его у толпы отбить не удалось. Зато были спасены жизни других офицеров, ожидавших там же своей участи.

– Убийц арестовали? – спросил Васич. Он уже знал, как было дело, но старался для Бокия.

– Не сразу. Толпа бы не отдала их без боя. Но Кошкин запомнил тех, кто находился возле тела Стронского. Мы их потом арестовали потихой.

– И вскоре выпустили.

– Не мы, – отклонил я реплику начштаба. – Их освободили по распоряжению Кронштадтского Совета.

– Как так получилось? – удивился Бокий.

– Автоматически. Как исполнивших приговор. Стронский посмертно был приговорён к смертной казни.

– Вы слышали, товарищ Бокий? – язвительно воскликнул Васич. – Какова формулировочка: казнить посмертно! Это ж надо было такое удумать!

– Не я же её придумал? – Я хоть и понимал шаткость своих позиций, но пытался огрызаться. – Такой приговор вынес революционный трибунал, назначенный Кронштадтским Советом.

– А ты, юрист и комендант крепости, не смог их вразумить!

– Я пытался, но таких разве вразумишь? Они и Вирену вынесли смертный приговор, заочно.

– Вот тут ты молодец, – расщедрился на похвалу Васич, – успел отправить старика к нам на посиделки. Теперь Петроградский Совет ведёт переговоры с кронштадтцами об отмене этого приговора.

– Эти два приговора я оспорить не сумел, – под тяжестью неопровержимых доказательств вынужден был признать я. – Но зато сумел предотвратить вынесение подробных вердиктов в адрес других офицеров.

– И каким оригинальным способом! – добавил начштаба. – Продолжай, пожалуйста. А вы, товарищ Бокий, слушайте и учитесь!

Стараясь не обращать внимания на вернувшийся в голос Васича сарказм, я продолжил:

– В тот день по распоряжению Совета был устроен суд над арестованными офицерами. Хотя, правильнее было бы называть их задержанными. Это были те офицеры, кому матросы отказали в доверии. Их судьбу решал революционный трибунал. Как я понял, приговоры был уже вынесены заранее, путём закулисных договорённостей, а трибунал их только озвучивал. Потому и начали с дел простых. Для большинства офицеров ограничились порицанием и вернули их на корабли. Части офицеров было предложено незамедлительно убираться «к чёртовой бабушке». Это не мои слова – это цитата из приговора. Потом пришёл черёд серьёзных разборок. Около двадцати офицеров разных должностей и званий трибунал явно готовился пустить в расход. Пришлось применить хитрый ход.

– Ты слышал? – фыркнул Васич. – Ход он применил! Чем рыть ходы, надо было прямо сказать: хотите посадить их по замок? – сажайте, но про смертные приговоры забудьте! Ты же был комендант. У тебя под рукой не менее полка было!

И даже поболе. Но положиться я мог только на роту красногвардейцев и два броневика. Остальные мои подчинённые могли мне в этом случае и не подчиниться. Вот такая выходила грустная тавтология. И Васич об этом прекрасно осведомлён, но предпочитает этого не показывать. Ладно. Я коротко вздохнул и продолжил.

– Короче, обратился я к трибуналу с речью. «Ответьте мне на такой вопрос – спросил я у судей. – Если вы о кнехт ногу зашибёте – вы его спилите и выкинете за борт? Нет. Вы оставите его на месте, потому как кнехт вещь на корабле полезная. А разве от офицера на корабле пользы нет?» – «Ты это брось! – ответило мне сразу несколько голосов. – Кнехт к тебе по разным мелочам цепляться не будет, и в морду кулаком тыкать не станет!» – «Согласен, – продолжил я гнуть своё. – Но зато человека перевоспитать можно». – «Этих не перевоспитаешь, – ответили мне. – Разве что их в матросскую шкуру зашить». – «А что? Хорошая идея, – потянул я за ниточку, которую матросы, сами того не ведая, дали мне в руки. – Пусть господа офицеры на себе испытают, каково это быть матросом на российском военном флоте! По командам я их распределять не предлагаю. Там вы их враз удавите. – Ответом мне был дружный гогот. – А вот собрать их всех на одном корабле, где они будут и за офицеров, и за матросов, – это, как мне кажется, идея стоящая. Глядишь, через месяц-другой что-то до них и дойдёт».