Сам часто нуждаясь, Фурье умудрялся еще и помогать другим — советом, участием, а иногда и деньгами. Он мог днями устраивать чьи-то дела. На страницах «Фаланги» все та же госпожа Курвуазье рассказывала, как однажды в дождь, непогоду Фурье разыскивал в предместье Сен-Мартен родственников одной служанки и сделал все, чтобы выручить девушку из беды.

Зная, что бедствующая вдова вынуждена продать дорогую для нее как реликвия статуэтку Наполеона, он ее купил, а уходя, «нечаянно» забыл у хозяйки, хотя 70 франков для Фурье были значительной суммой и в лучшие его времена.

Фурье никогда не мог похвастаться здоровьем, а в последние два года разнообразные болезни особенно часто досаждали ему. Однажды он потерял сознание прямо на улице, а во второй раз — на лестничной клетке. После одного из таких приступов, опасаясь скоропостижной кончины, Фурье решил составить завещание. Все свои книги и рукописи он завещал Жюсту Мюирону, как «старейшине» учеников[28].

Зима 1837 года была суровой, стояли непривычные для Парижа холода. Друзья Фурье, зная о его неприязненном отношении ко всем и всяческим лекарям, все же настаивали на том, чтобы его осмотрел толковый врач. Старик капризничал, отказывался, а когда все-таки согласился, то приход доктора ничего нового не открыл для больного. Он и сам знал, что у него никудышный желудок и очень неважные дела с печенью. Трудный больной даже не дал себя как следует осмотреть, не говоря уж о том, что ни одно из прописанных лекарств не принял.

К лету ему стало немного легче, но в сентябре снова слег, и, как Кларисса Вигурэ ни уговаривала переехать к ней, а друзья ни советовали лечь в частную лечебницу, где он будет окружен заботой, Фурье наотрез от всех предложений отказался. Ему хотелось остаться одному в своей комнате, не разлучаться со всем тем, что постоянно окружало его и что стало делом и смыслом всей его жизни. Уступил просьбам только в одном — разрешил ухаживать за ним привратнице дома.

Утром 9 октября, как всегда с минутной точностью, пришел доктор Шаплэн. Его поражал этот необычный больной. Отвечает обстоятельно на все, даже незначительные, вопросы, причем отвечает четким голосом, быстро реагируя на реплики собеседника. И в то же время мертвенная бледность и затуманенные глаза выдают, что силы оставляют его. Только сверхчеловеческая воля еще теплила жизнь в этом теле. В последние месяцы Фурье почти постоянно лежал и хотя принимал лекарства, но от еды упорно отказывался. Он не мог выпить даже бульона или стакан молока. Утолял жажду ледяной водой или разбавленным вином. Упадок сил не было надежд остановить.

Вечером 10 октября его навестили Кларисса Вигур» и Виктор Консидеран. Метр оживился и следил за разговором, хотя было видно, как это ему трудно дается.

В час ночи он пожелал доброго сна привратнице, а когда в пять утра она зашла навестить больного, он уже был мертв. Срочно вызванные Вигурэ и Консидеран нашли его лежащим на полу, одна нога уже была занесена на кровать. У истощенного старика не хватило сил подняться. Вигурэ закрыла глаза усопшему. Вскоре с него сняли маску и сделали слепок с мозга.

Так на 66-м году окончил свою жизнь этот необыкновенный человек. Как-то, за несколько лет до смерти, он с почти демонической гордостью написал о себе в «Оде на открытие социальных судеб»; «Лишь я один измерил глубину обширных планов Творца, я один его ученик-истолкователь, я один освободил человечество: есть ли герой, есть ли пророк, более меня достойный бессмертия?»

В той же самой оде Фурье расточает библейские проклятия «современному Вавилону», то есть Парижу, недостаточно оценившему его великое «открытие», и верит, что потомство увенчает его заслуженной славой: «Твои сыны придут на мой гроб оплакивать твою гордость вандала, почтить и отмстить мою память. Они проводят в Пантеон мой прах, обремененный большей славой, чем прах Цезаря и Наполеона».

Это пророчество Фурье не сбылось. Похороны оказались много скромнее.

На следующий день, 11 октября, с двух до трех часов дня улица Сен-Пьер-Монмартр у дома № 9 заполнилась народом. После торжественной службы в церкви Пти-Пер процессия в 400 человек направилась за гробом к кладбищу. Здесь были не только его ближайшие друзья. Здесь были люди науки и литературы, врачи и архитекторы, студенты и артисты — все, кто в глубине души хоть частично разделял его идеи. Пришли и многие сенсимонисты, привлеченные сюда добрыми чувствами к памяти социального разоблачителя. В стороне плакала группа женщин.

Впоследствии хроникер «Фаланги» отмечал, что в толпе провожавших можно было видеть и «рабов современного общества — пролетариев».

На Монмартрском кладбище Консидеран произнес речь в честь «человека, одаренного могучим разумом, совершившего единолично самое величайшее дело, какое только может представить себе гений человечества».

На простом могильном камне была вырезана надпись: «Здесь покоятся останки Шарля Фурье. Серия распределяет гармонии, притяжения пропорциональны судьбам».

Хотя Пантеон остался закрыт для него, в 1899 году в Париже был воздвигнут памятник Фурье, тот самый, с описания которого мы начали эту книгу. Представители нового поколения фурьеристов на открытии памятника сказали: «Вечная слава Фурье! Слава поэту всеобщего сострадания, провозвестнику «единения наций» и земного счастья, основанного на справедливости и солидарности! Слава апостолу свободной гармонии среди людей!»

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким остался в памяти человеческой этот необыкновенный мыслитель XIX века. Его жизнь, полная борьбы, огорчений и упований, будет еще долго поражать воображение потомков. Рано предоставленный самому себе и обреченный на одиночество, он верил, что в обществе будущего основой отношений между людьми станут любовь и дружба, единство и согласие.

Он мечтал о времени, когда вдохновенный труд станет наслаждением, сам же почти всю жизнь гнул спину над рабочей конторкой, занимаясь ненавистной торговлей ради заработка.

Воображение рисовало ему сказочные дворцы, столы, полные изысканных яств, в то время как, сняв жалкую мансарду, он экономил каждый франк, каждый сантим. Постоянно в этом человеке уживались две судьбы: судьба неудачливого торговца-коммивояжера и судьба вдохновенного мыслителя — экономиста, философа, социального реформатора.

После смерти Фурье «социетарная школа» вступает в новый этап развития. Растет число ее последователей, и, по самым скромным подсчетам, только во Франции к 1846 году их насчитывалось около полутора тысяч. К фурьеризму, как ни парадоксально, примкнул на время даже будущий император Франции, принц Людовик-Наполеон III.

Пропаганда «социетарной теории» к середине XIX века приобрела грандиозные размеры. Создав свой фонд, свои торговые предприятия, фурьеристы распространяли листовки, брошюры, книги и картины с изображением фаланстера. Портреты и бюсты Фурье продавались далеко за пределами Франции. В Швейцарии, Бельгии, Англии, Германии, Испании, Португалии, Греции и Италии произведения приверженцев «социетарной школы» можно было встретить тогда в тысячах экземпляров.

Однако в этом потоке публикаций все реже и реже встречались произведения самого Фурье.

Фурьеризм перерождался. Огромную роль в его перерождении сыграли ученики. Стремясь расширить влияние школы, они приспосабливали теорию учителя для нужд всех классов, всех партий, всех наций и вероисповеданий. Учение Фурье они называли гипотезой, которая ни в коем случае не посягает на устои существующего строя. Выходило так, что единственно верное, заслуживающее внимания в его сочинениях, их рациональное зерно — это советы по созданию ассоциаций.

Тем самым фурьеристы отказались от основного в теории учителя — принципов перехода к новому «социетарному порядку».

Были попытки оторвать Фурье от социализма, попытки доказать, что он не был провозвестником идеи решительного перехода от капитализма к социализму, а ратовал только за исправление и усовершенствование существующего строя.