Но как ни старался Фурье для подтверждения своего «открытия» прибегать к цитированию Евангелия или творений святых отцов (кстати, эти цитаты он зачастую истолковывал самым произвольным образом), он не убедил ни учеников, ни служителей церкви в истинности своего верования.

Да и можно ли было на это рассчитывать, если еще в «Теории четырех движений», говоря о торговых агентах, он обозвал монахов паразитами, которые живут как грабители, ничего не производя? А распространяясь о трудностях, ожидающих первооткрывателей (Колумба), называл папу Иннокентия VIII невежественным. Здесь же, перечисляя шарлатанства строя Цивилизации, он заявил, что «в основе религии лежат легенды, которые были необходимы только вождям, чтобы ввести человечество в заблуждение и увести от воспоминаний о счастливом первобытном обществе, где господствовали серии…».

«Разве Бог, — говорит Фурье в той же «Теории четырех движений», — не был бы достоин порицания из-за того, что привел нас… к созданию общества, отвратительного по своим порокам, каков строй Цивилизации?»

Религия, по словам Фурье, пугает детей адом, ханжам выравнивает пути, преступникам несет успокоение от угрызений совести, беднякам обещает их излюбленную химеру — «равенство». Она «умеет делаться полезной для самых хищных…».

Представители церкви и раньше не могли примириться с теорией Фурье о необходимости полной свободы человеческих страстей, с беспримерной дерзостью его посягательств на нравственные начала.

Могли ли молчать католические газеты, если он издевался над священными и интимными отношениями полов, подкапывался под основы брака и семьи? Его религиозные взгляды по сути своей атеистические. Они направлены на ниспровержение общества, религии, морали!

Особенное возмущение у служителей культа вызвала статья Фурье «О свободе воли». Она, конечно, была еретической, эта статья. Ведь автор утверждал, что человек и Бог в истории должны действовать совместно, что человек должен быть «сотворцом Бога», а не слепым исполнителем его воли.

Фурье недоумевает: за что все-таки его обвиняют в безбожии? Разве не он в свое время критиковал Оуэна за грубый атеизм?..

Но критика была небезосновательной. Часто и резко нападая на атеизм, Фурье был, конечно, весьма далек от ортодоксальной религиозности.

Объективно его концепция бога — уступка времени. Хотя бытует мнение, что французы эпохи Великой французской революции были сплошь атеистами, но это справедливо только по отношению к некоторой незначительной части населения — преимущественно буржуазии и интеллигенции. Широкие народные массы были, безусловно, верующими, а потому, чтобы привлечь сторонников к «социетарной теории», Фурье в ее изложении так часто ссылается на бога, цитирует изречения Христа.

Фурье приспосабливал христианство к своим нуждам, осознанно или неосознанно пользуясь принципом «цель оправдывает средства». Это не могло не остаться не замеченным стражами чистоты католического вероучения.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ

В 1836 году начинает выходить, как продолжение предыдущего издания, новый фурьеристский журнал «Фаланга». Редакцию возглавил Виктор Консидеран, в при активном сотрудничестве фурьеристов Контагреля и Туссенеля журнал просуществовал тринадцать лет. В последний год своей жизни Фурье напечатал здесь пять статей.

Небольшая редакция на улице Жакоб, 54 стала местом истинного культа учителя. Стены помещения увешаны его портретами, картинами с изображением фаланстера и дома, где родился Фурье. В комнатах редакции — бюсты учителя самых разнообразных размеров. Камеи и перстни с его профилем отсюда распространялись по всей Франции.

В то же самое время ученики, стараясь отвлечь Фурье от сотрудничества в журнале (его огромные статьи заполняли буквально все полосы), убеждают его приступить к фундаментальной работе, обещая помещать отдельные главы новой книги в журнале.

Виктор Консидеран по этому поводу пишет одному ив коллег: «Было бы предпочтительнее, чтобы наш знаменитый Фурье изложил в отдельной работе все, что он имеет еще поведать своим последователям и человечеству, вместо того чтобы помещать все это в «Фаланге», где только его сторонники могли бы его понять».

Анализируя публикации этих лет на страницах «Фаланги», можно понять, какая острая борьба шла между учителем и учениками. Он доподлинно знал, что не только в Париже, но и в провинции часть последователей поддерживает его лишь на словах.

Таким образом, все более очевидной становилась тенденция среди последователей «социетарной теории» к примиренчеству и компромиссам.

Страдая от разногласий в кругу учеников, Фурье в то же время понимал неизбежность выпадов в свой адрес.

Из воспоминаний Шарля Пелларэна мы узнаем, что не раз в беседе с учениками метр говорил, что любое учение (и даже его) нельзя принимать за веру. «Исследуйте, — говорил он, — проверяйте, судите собственным разумом, вооруженным даже недоверием».

Старые ученики продолжали любить и восторгаться Фурье, но те, кто примкнул к школе в 30-х годах, видели в нем только «мудреца» и «чудака», который приносит школе вред.

Для таких настроений характерно написанное после смерти Фурье письмо Лемуана, который признавался Виктору Консидерану: «У меня еще глаза мокры от печального известия… Я, конечно, плачу не о нас, так как полагаю, что Фурье опубликовал уже почти все, что открыл существенного. Мне не хотелось бы сказать, что его характер и неуступчивость в отношении некоторых причудливых принципов вредили фаланстерскому делу, но совершенно несомненно, что Фурье не был больше полезен». Другой ученик высказался еще резче: смерть Фурье не явилась «ни непредвиденной случайностью, ни душевной скорбью, ни несчастьем для его будущего учения, успехам которого он скорее вредил, чем содействовал».

Внутренние разногласия в школе, обострившиеся в последние годы жизни Фурье, привели к тому, что в начале 1837 года от школы отошла группа недовольных, хотя большинство осталось с Консидераном.

Между тем приближалось шестидесятилетие философа.

10 февраля 1837 года в «Фаланге» было опубликовано сообщение о том, что Фурье приступает к работе над «Трактатом о торговле».

В этом году он поменял квартиру и жил теперь в комнате на Сен-Пьер-Монмартр. Сплошь заставленная цветами, комната походила на оранжерею. И груда рукописей! Они разбросаны повсюду: на столе, стульях, шкафах. Человека, впервые зашедшего сюда, пожалуй, должна была бы удручать своей хаотичностью эта масса тетрадей, конспектов и выписок из прочитанного, с различными заметками, отдельными мыслями на полях. В одной стопке — записки, которые относятся к «Трактату» или «Новому миру», рядом — тетради со статьями, которые написаны вне связи с основными произведениями. Отдельно лежат письма. Особенно часто писали ему Мюирон и Консидеран.

В часы прогулок его выход на улицу сопровождался обязательным кормлением бродячих кошек, для которых он заранее собирал объедки. Любимицы чуть ли не со всей округи с мяуканьем сбегались к своему покровителю, Эта слабость Фурье вызывала насмешки жильцов.

Фурье никогда не был женат. Комментируя это обстоятельство, одни биографы утверждают, что он провел бурную молодость, другие, что, наоборот, он всю жизнь сторонился женщин. Сам Фурье как-то признался друзьям, что он не женился, потому что никогда не смог бы сделать женщину счастливой. Трудно сказать, что он имел в виду, говоря так.

Вообще в последние годы Фурье мало с кем встречался. Об этом времени сохранилось восторженное воспоминание некой госпожи Курвуазье, одной из немногих женщин, в доме которых теперь он бывал.

«Седые, несколько вьющиеся волосы представляли точно белую корону на его большой, но пропорционально сложенной голове; его голубые глаза, проницательные и глубокие, бросали взгляд, суровая энергия которого предупреждала о таком же характере его речи. Его немного горбатый нос дополнял впечатление тонких губ и такого разреза рта, который говорит о разнообразных и сильных страстях. Все его лицо, открытое и производящее впечатление, где выражались ясно живость ума и сила гения вместе с глубоко заложенным негодованием и полным спокойствием снаружи, с самого первого взгляда выдавало в нем человека, состоящего во вражде с своим веком, но отмеченного перстом божьим для грядущих столетий. Таким именно, в соединении с привлекательностью истинно хорошего человека, Фурье и являлся тем, кто его понимал и любил… Его горячая, оживленная беседа, все разъяснявшая, на все дававшая ответы, приветливость, выражавшая его действительное чувство, благосклонность и снисходительность, прямо вытекавшие из глубины его гения, — все это тысячью блестящих черт отражало его бесконечные совершенства…»