Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

(зачеркнуто)

Яна шла по улицам, узнавая и не узнавая

город сохранил только самое необходимое

тополиный пух, трещины на асфальте, волейбольные площадки и трамвайные линии

крыльцо без ступенек

двойные рамы, горшки с геранью, банки-пепельницы

я могла бы остаться жить прямо здесь, на лестнице

(все правильно, но кого это интересует)

(зачеркнуто)

Тетка ничего не выбрасывала — боялась совсем лишиться памяти. Теперь это — «выморочное имущество», а я — наследник второй очереди.

(нет, так нельзя)

В доме пусто и чисто. В шкафчиках продукты, которые не испортятся.

Крупа. Сахар. Соль.

Тетя Поля позаботилась обо всем необходимом, а сама из деликатности ушла.

Странно, такое ощущение, будто в квартире еще кто-то живет. И если бы не сверхъестественная чистота…

(Ну начинается. И вновь я посетил… Ностальгические упражнения.

В конце концов она приезжает в город с утилитарной целью — оформить наследство, продать квартиру. Решение принято, какие могут быть сантименты прямо сразу, с поезда?

Какие, какие — самые обыкновенные. Она возвращается в дом, где прошло ее детство — по-твоему, она первым делом должна заняться описью имущества?

Ладно, не кипятись. Просто я не хочу возвращаться.

Так бы сразу и сказала. Тогда не пиши об этом. Пиши о чем-нибудь другом. Вон у тебя статейка лежит. Начала и бросила, все сроки прошли. Начальство голову оторвет.

Не оторвет. Не впервой.

Тогда поехали. Дубль два.)

На третий день хождения по присутственным местам Яна встретила Верочку.

Когда-то Верочка была зеленой выпускницей педвуза, и у нее на уроках творился полный беспредел — детки-старшеклассники орали, бросались бумажками, а на задних партах вовсю распивали пиво. Однако почему-то даже Витька Кидяев, имевший в отделении милиции постоянную прописку, знал, кому посвящено стихотворение «Во глубине сибирских руд». Я досиживала у нее до темноты, и мама говорила… Я, пожалуй, не буду цитировать то, что она говорила. Ничего особенного — все мамы это рано или поздно говорят взрослым дочерям.

А ты знаешь, он до сих пор бывает у меня. Не сердись, но я отдала ему твои письма.

Давай сделаем так — вы придете ко мне завтра, часиков в пять. Мой адрес еще не забыла? Ему я сама позвоню, на тебя надежды мало, сказала она уже из автобуса. Возражения не принимаются.

Потом вот что:

«Она просила не приходить».

Все, сдаюсь. Повествование окончено. Я должна была попасть в контекст, и я в него попала. Здесь, как ни начни, все будет мимо. Потому что в этой истории существенно только то, что не сказано, а место и время действия могут быть любыми. Это обстоятельство делает нас немного ненастоящими, как будто мы стали легче, или честнее, или выше ростом, но в остальном все совпадает до мелочей, даже имена.

Думаю, у меня не получится, но все же давай попробуем. Что могут поведать друг другу так называемые взрослые люди, семейные или не очень, после пятнадцати или двадцати лет несовершенного времени? Не знаю и знать не хочу. На встречу одноклассников я бы не пошла и расспрашивать Верочку тоже не стала бы. Только случайность, вот как сегодня

я стояла в растерянности на остановке, понимая, что мне не оставили выбора

в двух шагах от твоего дома

и надо было всего лишь перейти на другую сторону

что я и сделала и нисколько не сожалею

больше ни одной фразы оттуда

между этими способами жить нет никаких других

Яна открыла дверь.

— Зайди на минутку, я сейчас, мне нужно только…

— Я тебе не сказал… В общем, Верочка просила не приходить.

Твердость, с которой он это произнес. Пятнадцать лет назад ничего подобного.

— Не стой в дверях.

Что-то я сегодня туго соображаю. Кажется, Верочка решила устроить нам романтическое свидание. Молодцы ребята, спелись.

Яна застегивала тоненькие ремешки босоножек. В прихожей было темно, на вешалке — теткино пальто, беретик с огуречным хвостиком, хозяйственная сумка, связка ключей. Ремешки не слушались. У него есть замечательный шанс упасть на колени. Какие глупости лезут в голову, это от неловкости.

Стоит, как чучело медведя. С подносом. На подносе мелочь и ключи. Что мне теперь с ним делать.

— Нет, пакет не надо, тут для Верочки. И зонтик тоже. Можно, я отдам тебе ключи? У меня нет карманов, не люблю карманы.

— Если ты не боишься, что я потеряю. Я все теряю. На лекциях постоянно теряю нить и посему приходится читать по бумажке. Чтобы не сказать лишнего. А студенты думают, что я выжил из ума. Весьма вероятно.

— Да, я слышала, что ты преподаешь. Защитился?

— Нет, не защитился и не вижу в этом особой нужды. Извини, я невообразимо скучный субъект. Не умею развлекать барышень. Тебе скоро надоест.

— Не надо так уж себя демонизировать. И развлекать меня тоже не надо.

А почему ты думала, что будет иначе? Что вообще должно было произойти?

Возьмешь его под руку, как делала раньше, когда была маленькой, а хотелось непременно большой,

храбрилась, после уроков ехала через весь город к одинокому, злому, красивому десантнику, который ставил железный чайник и показывал армейский альбом, и все это ради того, чтобы проводить тебя до автобуса. Наверное, призывал своих небесных покровителей — держи дистанцию — чтобы она вернулась домой к маме такой же, чтобы даже мысли не возникло.

Как бы мне сейчас пригодились армейские штаны, идти рядом руки в карманы и насвистывать.

Куда пойдем?

— Не сердись на Верочку. Она несчастная, жаль ее. И, как все несчастные, заботится об окружающих, занимается обустройством их судеб. Ты ее прости, но она мне все рассказала. Я и подумать не мог… Принесла письма и оставила меня одного на кухне. Я все прочитал.

Нет, ты не все прочитал. Письма к тебе я выбросила на помойку ясным днем первого апреля, хотела пошутить. А то, что ты прочел, были письма к Верочке. Две большие разницы, как говорят в Одессе.

— И что?

— И ничего. Верочка вернулась, и я помогал ей чистить картошку, потом свеклу, потом морковку, она варила борщ. Потом пришел ее муж-идиот, и я ретировался.

— Да, у нее вкусный борщ.

— Послушай, если ты думаешь…

— Ничего я не думаю.

— Видишь, ты уже пожалела. Я не лучше Верочкиного мужа. Идиот, который все понимает, но ничего не может изменить.

Тебя обманули, и вот все раскрылось. Письма на помойке, вывалившиеся из пакета, и сверху зелеными чернилами «я сегодня снова ела снег, хотя ты мне запретил». А потом, наверное, пришел чей-то муж с ведром и вывалил сверху очистки — сначала картошку, потом свеклу, потом морковь, все оттенки красного, как те шторы на окнах, за которыми свет, три окна в ряд, а чуть пониже — я, все еще стою и ем снег, хотя ты мне запретил.