Павла лежала на мокром, залитом водой и кровью, полу. Сквозь оплывшие веки углядеть она смогла только выглаженный бетон прямо перед своим носом. В теле была частая резкая боль. Боль не прекращалась. Она, то усиливалась, то ненадолго затихала. В ушах шумело. Словно сквозь туман доносились чьи-то истеричные мужские вопли.
"— На тебе, с.ка! На! Будешь рассказывать товарищу следователю?! А?! — Погоди бить! Видишь, уже поплыл гад. Принеси-ка ему водички". Она почувствовала, как ее окатили водой, потом подхватили под мышки и резко швырнули на деревянный стул. Заплывшие глаза почти не различали окружающего. Сквозь алеющие веки можно было лишь догадаться об искусственном характере освещения. Из-за спины послышался спокойный снисходительный голос – "Гражданин, Колун. Ну что же это вы? Может, хватит уже играть в молчанку. Мы про вас и так уже много знаем, а сейчас просто даем вам шанс исправиться и искупить свою вину перед народом. Расскажите все, что вам известно и вас отпустят". С разбитых губ и с носа Павлы капала кровь. "Хм. И чего это вы, соколики, узнать-то хотите? Рассказать вам, что я из будущего? Того самого будущего, в котором и страны и нашей партии уже нет. А народ нашей великой страны разбежался по национальным квартиркам и грозит друг дружке пальчиком под умильные разглагольствования общечеловеков. Или рассказать, что очень скоро многих из вас, кто верой и правдой грыз и своих и чужих, скоро тоже расстрельная стенка ждет. Хотя, кто еще вам «свои»? Это еще поглядеть надо. Своими вы считаете, тех, кто от вас зависит. Даже хозяев своих паразитирующих на теле нашей партии, вы до мокрых штанов боитесь и ненавидите. А может рассказать вам про двадцатый съезда партии, который все не только ваши, но и народные победы в унитаз спустит. Так это все без толку. На таких, как у вас должностях слишком умных и гибких людей просто не держат. Небось, сами свою жизнь и свободу отрабатываете, зная, сколько компромата на вас уже накопано. Ну и работайте, горемычные. Кто-то же должен и в дерьме копаться, да и тонуть в нем, когда уже не нужен станет. А вот меня вам, сынки, не напугать. Я уже была мертвой. И ничего страшного в этом нет. А боли я хлебнула достаточно, столько сколько никто из вас не переживал, и не переживет никогда. Поэтому и этим тоже меня не испугаешь. Так что… Язык свой обратно закатайте. Ничего я вам не скажу. Хотите стрелять, стреляйте! А появится у меня возможность, так я вам еще и помогу для этого повод найти. Хороший такой повод "при попытке к бегству". Только глупые вы, если думаете, что сейчас своими действиями, хоть что-то полезное для страны и для партии делаете. Вы не партию и не народ обслуживаете, вы смрадным гадам служите, которые право говорить от имени партии узурпировали. И твари эти ничуть не лучше вас самих. Плевать они хотели и на народ и на партию. Им власть подавай, а для чего и сами толком не знают. Забыли они, что партия это не место для дискуссий, а место где тщательно разобранные по косточкам проблемы, люди сообща решают, а не за любую херню единогласно голосуют. А вот, когда вся страна будет кровью захлебываться, вот тогда от вашей работы может какой-нибудь толк выйти. Да и то, если поумней руководители у вас появятся. Которые начнут по-настоящему работать, а не план перевыполнять, да фашистские доносы на толковых людей радостно и, причмокивая, хавать. Которые перестанут на каждый чих начальства кланяться, и в рот своим кормильцам ежеминутно заглядывать. Вот эти люди будут настоящим шпионам руки крутить, и пули от них получать. Только у вас для такой работы кишка тонка. Ну а от меня вы хрен чего путного узнаете, хоть сыворотку правды мне колите. Вот вам и весь сказ.
Давай-давай. Что-то совсем ты ослабел, бедолага. А ты страдалец, еще покричи-покричи, сегодня ты мне в ухо истерику закатываешь, а скоро сам перед расстрельной стенкой на пузе ползая, как резаная свинья вопить будешь. Желаю вам всем удачи, в вашем бесполезном желании уцелеть. А партия… НАША ПАРТИЯ! Наша партия, она не на таких, как вы паразитах держится. Гниет она заживо от таких, как вы червей, которые живое мясо от мертвого отличить не могут. А потом вот такие же, как вы зажравшиеся твари будут все, что было кровью миллионов добыто с г..ном мешать, и с культом личности бороться, который сами же своими глотками лужеными поддерживали, пока он их кормил и устраивал. И хрен с ним, если это моя последняя речь, которую и не услышит никто. Главное, я сама своей партийной совести в глаза без стыда глядеть буду. До самого последнего вздоха, а может и после. Стучи-стучи, мать-моржиха, головой в ледяной бубен. Мне твои пинки по ребрам, что монументу вождя дерьмо голубиное… " Сильная боль снова разлилась по телу и сознание, наконец, погасло.
Павла услышала шаги за дверью. Дернула головой, ожидая почувствовать боль. Боли не было. Лишь скрипнула крахмальной наволочкой подушка. Шаги за дверью затихли в отдалении. Повернувшись на бок, Павла с интересом прислушивалась к ощущениям тела. Напрягая поочередно спину, пресс, руки и ноги, она не почувствовала боли от недавних побоев.
"Неужели все кончилось? И где это я? Кровать, как в общаге. Блин, да это же и есть общага. Гордо называемая "Гостиница номер один". Выходит, мне все эти пытки приснились. Не! Ну, вот, зараза! Что за сны такие дурацкие! Тьфу ты, я же там уже с жизнью простилась. А теперь опять мучайся. Ищи, придумывай. Эх! Так, и что у нас там со временем?".
На наручном "будильнике" было еще пять часов. До времени отъезда на поиски "пригодных для пересадки органов, с относительно свежих авиатрупов" оставалось еще часа два с половиной.
"Идиотские какие-то сны были. То меня над лесом сбивают, то в подвале пытают. Хм. Словно… Словно чьи-то подсказки в голове всплывают. Типа "раз меня собьют, значит нужно о сбитых пилотах думать". Ну, а если из меня признание выколачивают, значит… значит… Ну и хрен знает, что это может значить. То ли нужно самому идти признаваться. То ли, наоборот, в бега пускаться. Ничего путного в голову не лезет. Да и кто, вообще, эти подсказки мне подсовывает? Мда-а-а. Вопросы-вопросы на мою бедную головушку. Но кое-что этот сон мне, все же, объяснил. Если меня возьмут сейчас, значит, не успеют мои слова в правильные уши попасть, застынут они ледяными глыбами, так и не став живой водой. А значит… значит".
Опасливо покосившись на хищный оскал золингеновской бритвы, Павла приступила к утренним процедурам, попутно планируя направления своих раздумий и поисков.
"Итак, что я могу еще путного придумать? Хм. Может по производству чего-нибудь вспомнить? Сварку бы неплохо перед войной продвинуть. Нет. Я сейчас летчик, мои навыки сварщика, вообще никак объяснить не удастся. Потом на эту тему думать буду. А с летной темой что? Парашюты уже были. Вообще-то… Вообще-то я хоть и не ас, но не только сбитым, но и крылатым летчикам кое-что полезное посоветовать могу. Но об этом пока ни гу-гу…"
Бритье у нее получалось со скрипом, бывали и мелкие порезы, но раз за разом качество брадобрейства все более прибывало. Умывшись и побрившись, Павла рванулась в штаб. Сонно жмурящийся дежурный по штабу был позавчерашний. Узнав ее, он приветливо кивнул.
— Ты чего так рано. Еще нету никого?
— Да у нас учения на носу, времени совсем мало. Слушай, мне для методичек по учениям пишущая машинка нужна, можно вашей попользоваться? Всю ночь не спал, текст этот придумывал.
— Пока нет никого, можно – бумаги и копирки полно, так что не жалко.
— Угу. Спасибо, я недолго.
Это "недолго" вылилось в час. Притом, что Павла не отвлекалась и писала единым духом. К концу ее бурной работы, в штаб уже начали прибывать наиболее ранние командиры, и она поскорее закруглилась. Кроме пары листочков методички по десантированию, в зажатой подмышкой картонной папке она несла два интереснейших документа напечатанные аж в шести экземплярах.