Часто он вынимал из бумажника маленькую фотографию. Соня снималась для удостоверения, лицо было напряженное, глядела прямо в объектив. Такой Савченко часто видел ее в жизни. У Сони были черты лица, как будто очерченные острым карандашом, глаза большие, ясные; она глядела пристально, даже строго, а в минуты большого волнения глаза начинали тускнеть, тогда она бледнела и отворачивалась. Такой он тоже помнил ее и печально повторял иногда вслух: «Соня!..»

Савченко был веселым, общительным; всегда у него было много друзей, он охотно ходил в гости, бывал в клубе, участвовал в драмкружке и на чеховском вечере играл в «Предложении». Он нравился женщинам — черный, курчавый, и по внешности и по живости характера настоящий южанин. Наташа Дурылина, которую считали самой красивой девушкой поселка, с другими неприступная, кидала Савченко такие взгляды, что он, стесненный, вздыхал. Сердце его было занято Соней, и он не представлял себе, как может его увлечь другая женщина. «Неужели тебе не нравится Наташа?» — спросил его как-то молодой инженер Голиков. Савченко рассмеялся: «Да разве она может не нравиться?» Он любовался ею, как можно любоваться статуэткой или цветком. А ночью перед ним стояла Соня, такая, какой он видел ее однажды в лесу, — раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, с глазами, будто освещенными изнутри, которые она тщетно пыталась от него спрятать.

Товарищи считали, что у Савченко душа нараспашку, — ведь он говорил все, что думал, охотно спорил о книгах, о спектаклях, на собраниях выступал с горячими речами, не пытаясь смягчить свою мысль, если что-либо его восхищало или, напротив, возмущало. Никто так болезненно не переживал несправедливых обвинений против Соколовского, да и никто столько не сделал, чтобы добиться отмены выговора. Демин, у которого Савченко дважды был по этому делу, подумал: настоящий человек, все его увлекает, ни штампа в нем нет, ни успокоенности горит, таких бы побольше, легче будет работать.

Увлекаясь чем-либо, Савченко старался заразить своей страстью других и недавно два вечера подряд доказывал Голикову преимущества электроискровой обработки деталей. Проект Соколовского, по его словам, означал для завода-заказчика новую эру.

Однако душа Савченко бывала порой наглухо закрыта: он научился не выдавать своих сокровенных чувств. Как мог он признаться, что недавно заподозрил Дмитрия Сергеевича в трусости? Впервые Савченко увидал, до чего трудно понять человека, и это было для него не только огорчением, а и событием в жизни.

Ревниво он скрывал от товарищей свою несчастную любовь; когда кто-либо заговаривал о Соне, спокойно слушал, говорил, что они встречались, дружили. Пожалуй, только при Надежде Егоровне он иногда терялся, выдавал себя: ласковой своей заботливостью она как бы отбрасывала его в прошлое. Но и Надежде Егоровне он ни разу не признался в своих чувствах, а когда она его спросила в упор, помрачнел и все же спокойно ответил, что время берет свое и что он желает Соне счастья с другим человеком.

Он нашел в себе силы и теперь, когда Надежда Егоровна в дверях ему сказала: «Хорошо, что пришли, — вчера Соня приехала…» Он дружески поздоровался с Соней, не был ни смущен, ни печален, сказал, что она хорошо выглядит, загорела. Она ответила, что купалась каждый день в речке. Потом они оживленно заговорили о сотне пустяков, которые, казалось, были для них необычайно интересны и важны.

Надежда Егоровна пошла на кухню. Нужно приготовить ужин, да и пускай они немного останутся вдвоем, поговорят. Разве Соню поймешь? Вчера два раза спросила, где Савченко, почему нет его, а когда я хотела позвонить, не дала: зачем звонить, успеется, сам придет… Сегодня я на нее посмотрела, когда он вошел, — ни чуточки не изменилась в лице. Нет, ничего она к нему не чувствует. Может быть, в Пензе у нее кто-то есть?.. Вот кто умеет скрыть — это Соня… Савченко хочет показать, что ему все равно, а я вижу, что не так, он к ней не изменился…

Оставшись вдвоем, Соня и Савченко продолжали разговаривать о том, о сем: в Пензе поставили «Нору», но Соколова плохо сыграла; Яша Брайнин уехал в Караганду; говорят, что американцы хотят договариваться, как будто здравый смысл там побеждает, будут ездить наши туда, американцы к нам, Суханов считает, что дело идет именно к этому, а старик Брайнин сомневается; в романе «Искатели» много правдивого, но конец приклеен; Голиков безнадежно влюблен в Наташу Дурылину, она поедет осенью в Москву, в Консерваторию; в Пензе чудесный парк…

Вдруг Соня спросила:

— Ты не женился?

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Могу же я поинтересоваться твоей жизнью?

— Я бы тебе написал.

— Ты вообще перестал писать.

— Перестал потому, что ты не отвечала… Расскажи лучше о Пензе. Кто это Суханов?

— Начальник инструментального цеха. Почему он тебя интересует?

— Ты сама только что сказала, что он оптимистически рассматривает международное положение. Хороший инженер?

— Очень. И потом интересный человек. Напоминает Коротеева. Скажи, Коротеев счастлив с Леной?

— По-моему, да. А чем Суханов напоминает Коротеева?

— Не знаю. Вообще… Ты бываешь у Коротеева?

— Очень часто. Я ведь с ним работаю.

— По-твоему, Лена симпатичная?

— Мне она нравится. Помнишь, ты спорила, говорила, что она не должна была уходить от Журавлева?

— А ты помнишь все, что я говорила?

Он вспыхнул и на мгновение забыл, что твердо решил не показывать Соне своих чувств.

— Я-то все помню. И как ты на вокзале сказала, что настоящее не забывается… — Он тотчас спохватился и перешел на шутливый тон: — Мы с тобой каждый день ссорились. А теперь встретились и посмеиваемся над прошлым. У каждого своя жизнь…

Пришел Володя. Соня сказала:

— Вот кто за год переменился — это Володя. Я его не узнаю. Можешь себе представить, я здесь второй день, и он еще ни разу не сострил…

Володя улыбнулся:

— Соня, расскажи нам что-нибудь веселое. Хотя бы про Журавлева, как он стал тонким и томным.

— Веселого мало. Оказывается, я еще плохо разбираюсь в людях. Впрочем, вначале никто у нас его не раскусил. Со мной он был исключительно любезен, обрадовался, как старой знакомой, сказал, что ты сделал его портрет. «Моя бывшая супруга бывала у вашего покойного отца…» Лену он именует не иначе, как «бывшая супруга». Но я правду писала — он всем понравился. Я поверила, что бывают на свете чудеса. А чудес, видно, не бывает. Он осмотрелся, почувствовал почву под ногами, забыл, наверно, как торчал в приемной министерства, и пошел… Сделал Суханову при всех грубое замечание. Естественно, Суханов не смог смолчать, хотя он человек очень сдержанный. Журавлев начал его изводить, убрал четырех слесарей и теперь говорит, что инструментальный срывает план… Я сказала Журавлеву, что с Сухановым он разговаривает отвратительно, так он и ко мне начал придираться. Хорошо, что директор у нас толковый, заступился за Суханова. Но, понимаете, в чем история: Журавлев работает так, что к нему нельзя придраться, и директор говорит — работник прекрасный… А человек он поганый. Да, я забыла рассказать последнюю новость: он женился, нашел какую-то дуру с перманентом. Позвал меня на свадьбу. Я, конечно, не пошла. Я теперь к нему отношусь как Савченко…

— Духовная сторона ясна, — улыбаясь, сказал Володя. — Но ты все-таки опиши, как он выглядит в худом виде? Романтичен?

— Ничего подобного. Снова растолстел. Я вспоминала твой портрет и злилась: ну зачем ты его приукрасил? Он у тебя герой, а на самом деле такая противная физиономия…

Володя засмеялся.

— Еще одна потерянная иллюзия! Я думал, что он похудел всерьез и надолго.

— Горбатого могила исправит, — сказала Соня, — Ты что, этого не знаешь?

Володя, нахмурившись, ответил:

— В общем — да…

За ужином Соня продолжала оживленно рассказывать о своей жизни, о заводе, о Пензе. Надежда Егоровна подумала: почему она о Суханове не говорит?.. Что-то здесь есть… Боюсь, что она опять отрезала. Как с Савченко… Характер у нее трудный. И добиться ничего нельзя…