— Вот так, — сухонькая теплая рука коснулась волос. — Ах, девочка моя, скажи маме, что не нужно обрезать волосы так коротко. Зачем?
— С длинных вшей хрен вычешешь.
Войтех вздохнул, и Таннис поняла, что снова его разочаровала. Она ж правду сказала: в доме полно вшивых, и с длинными волосами задолбешься возиться. Так мамаша говорит. И Таннис верит ей.
— Ты очень экспрессивна, но некоторые слова юной леди употреблять не следует, — мягко заметила леди Евгения. — К примеру, хрен — это корнеплод…
— Ага, и еще…
Войтех отвесил подзатыльник, не позволив договорить. А что такого Таннис сказала? Неужто старуха в ее-то годах не знает, что называют хреном?
— Милый, нельзя бить женщин. И твоя подруга не виновата в том, что повторяет услышанное.
— Думать надо, — буркнул Войтех, присаживаясь на хрупкий с виду стул.
— Надо, — согласилась леди Евгения. — Но все мы дети своего мира. И мира иного она не знала. Но если захочет…
…Таннис хотела.
Узнать. Стать частью мира иного, которому принадлежала старуха, умудряясь каким-то чудом сохранять осколки этого мира вокруг себя. Белый сверкающий чайник, и чай настоящий, крепкий, а не то варево, которое мамаша готовит. Невероятно хрупкие, прозрачные почти чашки с узенькими донцами и позолоченными ручками. Таннис они до того понравились, что возникло почти непреодолимое желание спереть одну, но она покосилась на Войтеха.
Не одобрит.
Он со старухой разговаривает, как с давней знакомой. А у своих воровать западло. И Таннис со вздохом чашку отставила. Она чувствовала себя нелепой, неуклюжей в старой рубашке, которая торчит из-под свитера, в дурацких штанах на лямках, с волосами растрепанными, которые еще вчера мамаша керосином мазала. И до сих пор Таннис ощущала вонь.
От старушки же пахло цветами.
Таннис не место в этой комнатушке.
Но леди Евгения, улыбнувшись, попросила:
— Приходи завтра, дорогая. И мы вместе подумаем, что с тобой можно сделать. Ты ведь придешь?
Тычок Войтеха, болезненный и обидный, заставил ответить:
— Чтоб мне землю жрать!
А на лестнице он сказал:
— Правильно. Ходи к ней. Леди Евгения — настоящая леди, она тебя научит.
— Чему?
Таннис была зла на него. Чего толкаться?
— Разговаривать…
— А я чё, не умею?
— Не умеешь, — Войтех взял Таннис за подбородок. — Ты метешь языком, не думая, что говоришь.
— Все так…
— Все. Оглянись. Ты и вправду хочешь жить, как живут все?
Стены в копоти, в грязи, в трещинах. Сырость по углам. И черные, затоптанные ступеньки. Запах мочи и табака. Древний башмак гниет в углу. И вездесущие крысы…
— Я вот не хочу, — чуть тише добавил Войтех и, взяв Таннис за руку, потянул за собой. — Однажды я свалю из Нижнего города. Куплю себе квартирку, часы на цепочке, заведу собак и буду гулять в парке. Не работать, Таннис, а просто гулять. Женюсь на леди…
— На х… — Таннис прикусила язык, с которого готово было слететь запрещенное слово. — Зачем тебе леди?
— Почему нет?
Войтех спускался, и Таннис шла за ним, не думая уже о мамашином запрете. Обидно было. Если на дело ходить, то с Таннис, а жениться как — леди подавай…
— Но чтобы стать своим там, я должен учиться. Речи. Манерам. Этикету… а леди Евгения действительно леди. Не упусти этот шанс, Таннис.
— А если я… — ей было неловко признаваться в собственном желании. — Если я буду к ней ходить, то… я смогу стать леди?
И Войтех, остановившись, окинул ее внимательным взглядом.
— Конечно.
А потом вдруг сказал:
— Хочешь я покажу тебе людей, которые тоже думают, будто живут нормально?
Таннис прикинула, что мамаша вернется еще нескоро, а в квартире тоска смертная, и ответила:
— Хочу.
Она же не знала, что Войтех потащит ее к подземникам.
…темнота лаза, из которого тянет сточными водами. Грязный ручеек, что, выбившись на поверхность, растекся по земле, питая жухлую траву. И приказ Войтеха:
— Молчишь и от меня ни на шаг. Ясно?
Таннис кивает. Он же, прежде чем сунуться в яму, осматривает ее и, стянув свою куртку, почти новенькую кожанку, заставляет ее надеть. Воротник подымает, а волосы под кепку прячет. И кепку эту натягивает по самые уши.
— И молчи.
— Поняла, — буркнула Таннис.
Он шел первым, прикрывая ладонью огонек свечи. И Таннис щурилась, пока глаза привыкали к темноте. Под ногами знакомо хлюпало. На темных стенах пузырилась белая масса грибов, безвредных, но неприятных с виду, и Таннис сгорбилась, сунула руки в карманы.
Войтех спускался ниже.
И еще ниже. Тоннель сменялся тоннелем, а коридоры петляли. В этой части подземелий Таннис бывать не случалось. И она испугалась вдруг, что не найдет обратного пути…
Исчез кирпич, сменившись темным грубым камнем, а грибы стали встречаться чаще. Река же под ногами разрослась, от нее разило привычной вонью и еще чем-то, запах было не мерзким, но, стоило сделать глубокий вдох, и голова закружилась.
— Носом дыши, — Войтех каким-то непостижимым образом знал, что с ней происходит. — И лучше через свитер. Подними ворот.
Стало немного легче.
А спуск продолжался.
— Эти люди, — чувствуя ее страх — вдруг показалось, что кривые стены вот-вот сомкнутся — Войтех взял Таннис за руку, — однажды ушли под землю.
— Зачем?
— Наверху для них не осталось места… смотри.
Он вдруг задул свечу. Таннис вскрикнула бы, если бы теплая ладонь Войтеха не зажала ей рот.
— Тише. Свет нас выдаст.
Он тянул ее, не позволяя упасть, и Таннис шла, не понимая, куда и зачем, но темнота постепенно рассеивалась.
— Все. Дальше я тебя не потащу.
Войтех говорил шепотом, но голос его показался громким, оглушающим почти.
— Внизу…
Они замерли.
Обрыв. Каменная осыпь, по которой вьется тонкая тропа. И Таннис подозревала, что Войтеху случалось спускаться по ней. Ниже — черная вода реки. Вдоль ее берегов — огненные россыпи, которые показались Таннис яркими.
— Смотри хорошенько…
Тени людей. И чем сильнее Таннис всматривалась, тем больше видела.
Уже не тени, но и не люди. Странные существа с полупрозрачной почти кожей, с уродливыми перекрученными телами, словно вылепленными наспех из местной грязи. Они бродили вдоль реки, не решаясь зайти в воду, порой сталкивались друг с другом и…
— Здесь есть те, кто некогда жил наверху, но и они многие годы провели под землей, — шепот Войтеха пробирал до самых костей. — Преступники, которым грозит виселица, нищие, не сумевшие отстоять свое право на милостыню, бродяги… брошенные дети…
Таннис хотела отвести взгляд, но не могла.
— У них есть свой город, а в нем — свой король, слово которого — закон.
Существо на берегу реки, до того бродившее бесцельно, вдруг остановилось. Оно распрямило плечи и повернула голову на неестественно тонкой шее. Таннис отпрянула бы, если бы не Войтех.
— Не шевелись, — шепотом сказал он, удерживая ее. — Они иначе видят. Не все, но те, кто вырос под землей…
— Вырос?
— Есть такие, кто родился здесь и никогда не поднимался выше второго яруса… а есть и те, чьи предки ушли под землю сотни лет тому. Они вовсе на людей не похожи. Жуткие твари.
И помолчав, он добавил очень тихо:
— Людоеды.
— Что?
Тварь раскачивалась, всматриваясь в темноту какими-то несоразмерно огромными, выпуклыми глазами.
— Людоеды, — повторил Войтех. — Мяса здесь не хватает… и не только мяса… и те, которые уже не люди, охотятся на крыс. Ну или на того, кого удастся поймать. Не шевелись. Они слепы, вроде как…
Тварь подобралась к кромке воды и замерла.
— …но если дернешься, увидят.
Она раскачивалась, словно раздумывая, стоит ли ступить в воду.
— Поэтому, если вдруг столкнешься, то замри. Глядишь, и повезет, пройдут мимо.
Потеряв к берегу всякий интерес, тварь развернулась и медленно двинулась прочь от огней. Тощая, изогнутая, с выпуклой грудью и длинными узловатыми руками. Она переваливалась, расставляя короткие ноги и время от времени опускалась на руки. Те прогибались под весом твари, и Таннис казалось, что еще немного, и она услышит скрип костей.