А ведь он снова проигрался. Где? Кэри не знала, но… она помнила этот притворно веселый взгляд, за которым проскальзывала злость. И прежде лишь присутствие Сверра мешало этой злости выплеснуться на Кэри. Но Сверра больше нет и…

— Думаю, тебе следует уйти, — она потянулась к колокольчику, и Ригер отпрянул.

— Стой.

Сверр прав. Он был трусом.

— Я понял, мышка-малышка сама показывает зубки… — осклабившись, Ригер сел в кресло. — Хочешь меня выставить? Нажаловаться супругу? Знаешь, где он сейчас?

— Где?

Нельзя было спрашивать.

— У любовницы, — Ригер все же пригубил чай и скривился. — Мерзость какая. Это я про чай. Так вот, милая. Твой разлюбезный супруг уже который год содержит одну… девицу… или не девицу?

Он засмеялся своей шутке.

— Главное, что ты его, похоже, не интересуешь. Тебе любопытно?

— Ничуть, — почти не солгала Кэри.

А Ригер не поверил. Осклабился, но с места не двинулся.

— Да, давай лучше вернемся к вопросу о том, чего же я хочу… я, конечно, объяснил, но мне показалось, что ты, мышка-малышка, не поняла.

Кэри пожала плечами. Она вот хотела, чтобы Ригер ушел. Просто взял и… а лучше, чтобы вовсе исчез. Пусть бы чудо случилось, небольшое такое…

— И поэтому я выражусь проще. Я хочу денег.

— От меня?

— Какая вдруг догадливая мышка. От тебя.

— У меня нет денег.

Ригер перевернул чашку, позволив чаю растечься по светлой гобеленовой ткани.

— Какой я неловкий… у тебя нет, а у твоего мужа есть. И ты попросишь у него.

— Нет.

— Да, Кэри, попросишь.

Разжав пальцы, Ригер позволил чашке упасть. И ногой поддел.

— Видишь ли, Кэри, твой супруг очень честолюбив… и очень, как бы это выразиться, чувствителен к скандалам. А какой разразится скандал, если окажется, что хрупкая его супруга… такая юная… такая невинная…

Он подался вперед и наступил на чашку. Фарфор захрустел под подошвой Ригера.

— Очаровательная просто девушка… проводила выходные в публичном доме?

— Я…

— Носила маску, на это ума у твоего братца хватало, — согласился Ригер, поворачивая ногу, растирая осколки в пыль. — Но ведь я-то знаю правду. И не только я. Остальные-то куда опасней. Но я готов молчать, Кэри.

— У меня нет денег.

— Попроси.

Отказать. Пусть уходит. Пусть… расскажет всем и вся о том, что Кэри… она ведь не делала ничего дурного… Сверр… он не терпел непослушания.

— Я ведь не так и много хочу…

Чтобы хватило на следующую игру. Но он снова проиграет и вернется.

— Ты хочешь признаться? — Ригер поднялся и дернул за полу жилета, ткань натянулась на круглом его животе. — Плохая мысль, Кэри. Очень плохая… думаешь, твой супруг тебя пожалеет и простит?

Он не похож на того, кто способен простить, не говоря уже о жалости.

— Он возненавидит тебя, мышка. Поэтому, будь добра, к следующей нашей встрече постарайся… подготовиться. Я ведь и вправду много не прошу. Пятьдесят фунтов, Кэри… для начала.

Надолго ли их хватит?

— Не провожай, мышка. Я дорогу знаю. Мне доводилось бывать в этом доме.

Он ушел.

А Кэри, сев на пол, собрала осколки. Фарфора было жаль. И себя тоже.

Когда же все это закончится?

Кэри сжала осколки в кулаке, и боль помогла прийти в чувство.

— Терпение, — повторила она, глядя, как кровь стекает сквозь сжатые пальцы. — Главная добродетель женщины.

Глава 10

Кейрен из рода Мягкого Олова очнулся с головной болью. Он перевернулся на спину, застонал и, схватившись обеими руками за голову, убедился, что отваливаться она не собирается. Голова на прикосновение отозвалась ударами молота в виски… не молот, просто-напросто собственный пульс.

Пожалуй, давно ему не было так плохо.

С того самого раза, когда он, раскрыв первое свое серьезное дело, решился отметить сие событие в компании сослуживцев, еще надеясь тем самым если не завоевать их благорасположение, то хотя бы избавиться от настороженности. Отмечать начали в ресторации с шампанского и легкого вина, которое Кейрен счел подходящим для случая, но потом кто-то заказал коньяка… виски… и виски с содовой пьют только франты или вот сосунки… и Кейрен мужественно решился доказать, что он не сосунок…

Потом был еще джин…

И какая-то едкая жидкость, которую он, захлебываясь, пил из огромной не слишком-то чистой кружки под вопли и улюлюканье.

Танцы на столах.

И пробуждение в заросшей грязью комнатушке, рядом с девицей, один взгляд на которую вызвал приступ рвоты. Кейрен и сейчас вздрогнул, вспомнив блеклое, безбровое, но щедро нарумяненное лицо. И девица, пинком подвинув ржавый таз, буркнула:

— Сюда блюй…

Да, тогда он лишился и бумажника, и колец, за исключением родового перстня. Исчезли ботинки, галстук и пиджак. А домой пришлось добираться закоулками…

Кейрен осторожно открыл глаза, опасаясь, что яркий свет вызовет новый приступ боли.

Свет был слабым, рассеянным и далеким. А потолок низким и почему-то кирпичным. Кейрен повернул голову влево и увидел стену, тоже, к слову, кирпичную, изрядно щербатую, в пятнах плесени. Он потрогал, убеждаясь, что стена ему не мерещится. И руку к носу поднес.

Камень. Известь. И отвратительный запах гнили. Руку Кейрен торопливо вытер о…

Одеяло?

Грязное. Старое.

Откуда взялось?

И вообще, как он оказался в этом месте?

Голова гудела, но…

Склады. Разгрузка. И сорванный вечер. Раздражение. Заброшенный склад, старое здание, свет в которое проникал сквозь провалы в крыше. Коробка, сброшенная в яму с водой. Парень, что остановился, предупредив Кейрена. Погоня. Азарт охоты. Стена границей и свалка. След, не мужской, но женский. Провал. Старые тоннели…

Кейрен догнал беглянку.

Поймал.

Едва не утонул и был спасен. Он помнил затхлый запах воды, которой выпало наглотаться, и решетку под пальцами, и холод, и тепло чужого тела, а потом… потом девчонка его ударила!

Он нащупал на голове шишку. А хорошо приложила, однако… не поверила, что отпустит? Кейрен и сам не поверил бы, но бить-то зачем?

Он попытался сесть, и попытка удалась, только от резкого движения его едва не стошнило. Но Кейрен стиснул зубы и вцепился в край лавки, на которой лежал. Одеяло съехало, и он понял, что, во-первых, замерз, а во-вторых, его раздели. Благо, хоть панталоны оставили. Отчего-то сейчас панталоны были ему особенно дороги.

Кейрен поднялся, обеими руками опираясь на стену. Заставил себя сделать глубокий вдох и выдохнуть, медленно, очищая легкие и приводя сердце к обычному ритму.

Он находился в камере.

В старой тюремной камере. Кейрен даже закрыл глаза, надеясь, что от удара у него в голове помутилось и надо подождать, чтобы галлюцинация исчезла. Но ничего не изменилось. Каменный пол. Древняя лавка, которая держалась на цепях. И цепи эти, вмурованные в стену, были покрыты толстым слоем ржавчины, но все еще крепки. Из пола торчал крюк, а от него отходила еще одна цепь, с кандалами.

Чудесное место.

А решетка хороша… наверняка, не на людей рассчитана. Кейрен добрался до нее, и три эти шага дались ему нелегко. Мышцы тянуло, голова раскалывалась, а во рту стоял мерзкий вкус тухлой воды.

Выберется, он эту девицу…

— Слушай, ты б оделся, что ли? — девица вынырнула из темноты. В руке она держала старую лампу, пламя которой худо-бедно рассеивало темноту. — Замерзнешь ведь.

— Ты… — Кейрен вцепился в прутья и дернул, убеждаясь, что те по-прежнему прочны.

— Я, — без всякого раскаяния призналась девица.

Таннис. Ее зовут Таннис.

Если, конечно, имя настоящее.

— Выпусти.

— И ты меня арестуешь? — усмехнулась она и лампу поставила на пол. Каменный такой пол, в который уходили прутья. Кто бы ни построил это место, но к делу он подошел основательно. — На вот.

Таннис протянула жестяную кружку и, когда Кейрен схватил ее за руку, сказала:

— Не дури. Ключ все равно вон там…