- Скажите, кому и зачем мог помешать мой сын? – спросил, наконец, Рецци в пространство. – Кому, Господи, кому?

Губы его снова запрыгали.

- Их взяли в один день – Якоба и дружка его, Жданича. Говорят, участие в заговоре. Весь дом перерыли – что искали, Бог весть. Говорят – изменник Отечества.

Карло заплакал, закрыв лицо руками.

- Карло, скажите мне вот что, - попросил ван Эйрек. – Может, что-то было с ним в последнее время… ну, отлучки какие-то, возвращения поздние… друзья подозрительные, не знаю… книжки запрещенные домой носил или еще что?

Карло грустно усмехнулся.

- Я сам вчера о том же подумал. И возвращения поздние были, и книжки читал… прятал от меня. Только не мог он быть заговорщиком, Кристофер, понимаете, не мог! Зачем ему, он же не голытьба какая… мы с Магдаленой никогда нового короля не осуждали – вслух, по крайней мере. Не мог он, нет, не мог! А так… ну, дружки к нему приходили, все наши, университетские, почти всех я знаю, и ребята хорошие, не какие-нибудь там… ну, вот Жданич был, фон Вертен, Морель… потом еще родственник наш, Виктор, он поручик в Первом пехотном…

- Вы говорили об этом жандармам? – спросил ван Эйрек.

- Нет, конечно. Да они и не спрашивали. А что, - встрепенулся Рецци, - думаете, может помочь?

- Вряд ли, - вздохнул ректор, а про себя подумал, что скорее наоборот и упаси Господи от такого. – Кто теперь знает что-то точно?

Всю следующую неделю господин ван Эйрек не мог отделаться от невнятного ощущения опасности. Откуда оно взялось и почему, ректор ван Эйрек не мог бы сказать. Опасность подошла совсем близко и была разлита в воздухе, смешивалась с гулом споров в коридорах Университета, ползла за шепотком на лекциях, выглядывала из настороженных глаз студентов, а однажды обернулась, словно камнем, брошенным вслед «Трус!». И Кристофер не мог поймать это ощущение опасности, чтобы поглядеть ему в глаза.

Он делал все машинально: вел лекции, подписывал какие-то бумаги, ругался из-за списания наглядных пособий, ездил в приемную министра внутренних дел (принять его обещали только в пятницу), успокаивал взволнованных преподавателей. Три дня прошли быстро и бестолково. Четвертый взорвался, как звоном, оглушительной новостью: арестованы сразу трое студентов из «его» группы и трое преподавателей. По Леррену поползли слухи: раскрыт заговор.

-…и вы же понимаете, что дыма без огня не бывает, - говорил ван Эйреку утром его секретарь Триблец, обычно молчаливый, а теперь взбудораженный черноусый верзила. – Но дело-то ведь совсем не в этом…

- В чем же? – устало спросил ван Эйрек, снимая плащ и вешая его в углу кабинета. Нынешний день выдался зябким и сырым, не смотри, что лето – холодно, как в октябре. На бороде и усах ректора поблескивали дождевые капли. Вот когда пожалеешь, что нет в комнате камина!

- А в том, господин ректор, что нам теперь худо придется. Аресты ведь от нас начались, и…

- Почему же худо? Не первый раз.

- Да разве вы не слышали, господин ректор? – секретарь недоуменно взглянул на него.

- Не говорите загадками, Триблец, - попросил ректор. У него с утра болела голова, и из-за этой боли он никак не мог сосредоточиться. А день сегодня будет хлопотливый, в четыре у него аудиенция в министерстве внутренних дел, а после этого нужно все-таки выбраться к Карло, нехорошо, уже два дня у них не был...

- Это же Рецци.

- Что – Рецци? – не понял Кристофер.

- Ну, это наш Рецци выдал их.

- Ничего не понимаю. Кого – их? Как выдал? Говорите же яснее, - нахмурился ректор.

Сразу после ареста Якоба он провел вечер у Карло. Утешал плачущую Магдалену, жену профессора, доказывал самому Карло, что все это ошибка и мальчика скоро отпустят… и видел, что Карло не верит ему, и сам в это не верил. Потом они с профессором заперлись в кабинете… хорошая все-таки вещь – старое, столетней выдержки вино из Версаны. Когда Кристофер уходил от Рецци, Карло держался на ногах очень нетвердо, но глаза у него, кажется, стали чуть более живыми.

- Рецци, - объяснил Триблец, - когда сына арестовали, пошел в полицию. И выложил все, что знал про дружков сына и про то, кто к нему ходил, в обмен на то, чтоб парня отпустили. Мальчишка Якоб, оказывается, заговорщиком был… черт его знает, что это такое, но там, говорят, уже много народу пострадало.

- Что за бред? – удивился ректор. – Карло?

- Да весь Университет уже знает, - пожал плечами секретарь. - Рецци, конечно, из лучших побуждений это сделал, чтоб сына вытащить. А получилось… забрали всех, кого он назвал, да сколько еще заберут.

…Душно было в коридоре, гулко и душно, и зябко, и пахло пылью. Свет, падавший из окна, был серым и рассеянным. Тишина – идут занятия, только эхом отдаются под высокими сводами шаги идущего ректора. Где-то из-за распахнутой в коридор двери донесется голос преподавателя – и снова тихо. Идут занятия.

Как давит на горло ворот мантии! Ректор ван Эйрек шел по галерее, соединяющей астрономическую башню с главным зданием, и тяжело дышал. Не хватало воздуха.

А он-то, дурак, думал, что дело все – в них, в тех, которые подлы, и душат мысль, и думают лишь о взятках. А так ведь тоже можно – из-за страха за сына…

Шум множества голосов вырвался из-за поворота, разрубил непрочную тишину. Ван Эйрек ускорил шаги. За одной из высоких дверей говорили сразу множество голосов – гневно, возбужденно, негодующе.

Когда он открыл дверь, голоса в аудитории стихли, словно ножом обрезало. После полумрака коридора свет показался усталым глазам слишком ярким; шагнув, Кристофер, прищурился и не сразу увидел: семеро сгрудились гурьбой в проходе, между партами, и о чем-то громко спорят. Ну, конечно, все тот же курс, все та же его любимая группа. А теперь стоят и смотрят на него – молча, изучающее, недоверчиво.

- Что у вас тут происходит? – спросил Кристофер. – Что за шум?

Группа молчала. В аудитории пахло потом и пылью.

- У вас занятие, насколько я понимаю? – уже строже спросил ректор.

- Да, - громко ответил Лихой.

- И в чем дело? Где преподаватель? Почему вас так мало? Где остальные?

- В полиции, - дерзко ответил чернявый Павич, не добавляя обязательного «господин ректор».

- Прискорбно, но не отменяет занятий, - сухо заметил ректор. – Кто преподаватель?

- Профессор Рецци.

- И где же он?

- Покинул аудиторию, - под общий смех отозвался Павич.

- В связи с чем? – приподнял бровь ван Эйрек.

Павич шагнул вперед. Сегодня он был бледен почти до синевы, на щеках цвели красные пятна.

- Господин ректор, - громко сказал он. - Наша группа отказывается заниматься с профессором Рецци и просит вас довести это до сведения деканата.

Ван Эйрек помолчал.

- И с чем же связано такое решение?

Он ни минуты не сомневался в том, какой ответ услышит.

Взгляды остальных сместились за его спину. Обернувшись, ректор ван Эйрек оказался лицом к лицу с классной доской – черной, вытертой сегодня чисто, насухо. На ее уже потертой поверхности крупными буквами было выведено одно только слово – «Предатель».

* * *

Несколько дней его совсем не трогали. За это время Патрик восстановил какие-то силы, хотя мысль о смерти, однажды появившись, не желала уходить. Мартин приходил каждый вечер, приносил хлеб, перевязывал, заставлял пить какие-то отвары, сбивающие жар. Опытом во врачевании он не уступал порой тетке Жаклине, и Патрик, лежа ночами без сна, думал иногда, как причудливо складываются человеческие судьбы. Повернись по-другому – мог бы стать лекарем этот немногословный, деловитый человек, и люди поминали бы его добром, а не так, как сейчас, наверное, с ужасом и отвращением.

Впрочем, с Мартином они особенно не разговаривали. Палач в душу ему больше не лез, был одинаково молчалив и сумрачен – что во время перевязок, что при пытках. Но при всем при этом, надо отдать ему должное, Мартин ни разу принца по-настоящему не покалечил. То ли в самом деле из чувства благодарности королю Карлу, то ли был у него приказ, Патрик не знал.