Завтра будет, наверное, очень долгим. Нужно будет потерпеть. Ах, если б сделать так, чтобы оба они смогли уйти быстро и не больно! Но надеяться на это вряд ли стоит. Зато потом, когда все закончится, она скинет истерзанную оболочку и устремится ввысь – туда, где только птицы и ангелы. И могучий бородатый старик, похожий на отца, улыбнется и скажет ей: «Ну, наконец-то. Я ждал тебя, девочка моя». И возьмет ее за руку, и усадит под яблоней. А вокруг будут цвести цветы. И может быть, там она встретит отца. И будет ждать Патрика – вряд ли это будет долго. Впрочем, там ведь нет времени…

Принцесса Изабель спала, и по губам ее скользила слабая, светлая улыбка.

* * *

Патрик почти не помнил, как дошел обратно до камеры. Кажется, его тащили волоком, но не все ли равно… Он не слышал и не видел ничего, не замечал виноватых, сочувствующих глаз Мартина, и боли от ударов почти не чувствовал. Неотступно стояло перед глазами побелевшее лицо сестры, ее упрямые, перепуганные глаза, звенел в ушах ее голос: «Ты только на меня не оглядывайся… делай, как решил». Маленькая, храбрая девочка. Делай, как решил. Как решил. Сестренка…

В камере он бросился ничком на топчан и пролежал так, не поднимая головы и не двигаясь, долго-долго. Черная яма. Вина и отчаяние, вот что в ней. И боль, которую не заглушить даже саднящей, обжигающей болью в сбитых кандалами руках и разодранной спине.

Потом заскрипела и отворилась дверь, но Патрик не пошевелился, не обернулся. Он знал, кто это, и не хотел слышать слов, каждое из которых бросало горсти соли на кровоточащее сердце.

Вошедший прошелся взад-вперед по камере и остановился у топчана.

- Послушай меня, Патрик…

Принц молчал.

- Ты уже понял, что упорствуешь зря?

Патрик молчал.

- Погоди, ты живой у меня? – король склонился над ним, потряс за плечо. Спина неожиданно отозвалась такой вспышкой, что Патрик не выдержал, застонал и зашевелился.

- Ага, живой. Хорошо. Я, собственно, не стал бы тебя тревожить, но очень уж хочется рассказать тебе одну занятную историю. Ты никуда не торопишься?

Патрик молчал.

- В городе идут аресты, - доверительно сообщил король, усаживаясь на табурет возле кровати. – И знаешь, почему? – он весело рассмеялся.

Патрик молчал. Он даже не повернул головы.

- Тебе, я думаю, будет интересно узнать, кто помог нам раскрыть заговор... твой заговор, Патрик. Представь себе добропорядочное семейство: отец – профессор Университета, мать, сын – студент. Оный студент по глупости да по молодости оказывается втянутым в противоправительственный заговор. Якоб Рецци, не слыхал о таком? Потом сыночка арестовывают. Конечно, родители в панике, слезы, прошения на высочайшее имя. Отец, надо сказать, о делах любимого детища был осведомлен неплохо. И что же он делает - приходит к нам и просит: отпустите мальчика, а я за это расскажу вам… кое-что. Ты догадываешься, что он мог нам рассказать?

Патрик молчал.

- Теперь начались аресты. Папаша-профессор выдал, конечно, не очень многих, многого он и не знал. Но ты же понимаешь, Патрик, люди слабы. Один под пытками оговорил другого, другой – третьего, и пошло. Думаешь, что Рецци – так, мелочь? Правильно думаешь. А имя Виктора Рецци, поручика Первого пехотного, тебе тоже ни о чем не говорит? Ловуда, Макмора, де Марьена? Как они себя называли – «общество ночных сов»? А капитана Фостера не встречал никогда?

Он усмехнулся и похлопал собеседника по плечу.

- Скажите спасибо этому папаше, мой принц. Частично он твою участь облегчил. Но только частично.

Патрик молчал.

- Так что теперь у нас в руках самые низы вашего пирога – и ты, Патрик. Кстати, завтра будет арестован и Лестин… этот хитрый лис водил меня за нос два года, но теперь ему не отвертеться. Я бы взял его в тот же день, что и тебя, но очень некстати – или кстати, как ты думаешь? – старик заболел. Нет-нет, не переживай: всего-навсего сердце. Чуть не умер, правда, а так ничего страшного. Хотя для тебя, Патрик, наверное, было бы лучше, если бы он умер, правда? Потому что на твоих глазах я буду пытать и его тоже. И ты все равно назовешь мне всю верхушку, - продолжал король, проводя пальцами по заскорузлой ткани рубашки, присохшей к свежим ранам. – Рано или поздно ты все скажешь. А сегодня подумай вот о чем. Чем дольше ты молчишь, тем больше людей будут пытать, чтобы узнать все, что нам нужно. А эти люди пошли за тобой. Ты за них в ответе. Подумай на досуге, Патрик.

Густав еще раз с силой надавил ему на спину и, снова усмехнувшись, вышел. Хлопнула дверь.

Патрик поднял голову, проводил его взглядом и выругался – длинно, затейливо. И, застонав, опять упал на топчан.

Он так и лежал ничком, и когда пришел Мартин, тоже не пошевелился. Палач аккуратно и осторожно обработал ему свежие рубцы на спине и руках, но перевязывать не стал, сказал: нечем. Патрик молчал. Он ничего сейчас не чувствовал…

- Я утром еще раз зайду, как стража сменится. Полотно у нас кончилось, а купить все некогда – работы много. Вы уж потерпите, ваша милость…

Патрик молчал.

Мартин, уже собираясь уходить, спросил нерешительно:

- А что, ваша милость, монахиня та, что сегодня… кто она вам?

- Сестра, - глухо проговорил Патрик, по-прежнему не поднимая головы.

- Святый Боже! – палач в испуге перекрестился. – Да ее-то за что? Девочка совсем…

Патрик молчал.

- Я уж постараюсь поаккуратнее, - извиняющимся тоном сказал палач. – Как смогу… простите уж…

- Спасибо, - так же глухо сказал принц.

Мартин потоптался рядом и, вздохнув, вышел.

Стихли шаги и голоса за дверью, умолкли крики где-то в конце коридора – в каждом из них Патрик ждал и страшился услышать голос Изабель. До завтра ее не тронут. Он лежал все так же неподвижно. Внутри было пусто, темно и холодно. Ничего не было. Тупое оцепенение, такое же, как после смерти отца, завладело им. Где-то в углу скреблась мышь, тянуло паленым. Говорить было не о чем и надеяться – не на что. Лестин. Изабель. Рецци… кто еще? Кто еще погибнет из-за него?

Патрик повернулся на бок и прижался лбом к холодному камню стены. Попробовал прочесть молитву - слова застывали на губах. Господь далеко и все равно не услышит, Он уже давно отвернулся от них. Разбить голову о стену? Тогда, может быть, не тронут сестру. Но Лестин и остальные – их все равно не оставят.

…Уже посветлело, потом посинело небо, видное сквозь решетку оконца, загремели в коридоре шаги: менялась стража. Осталось, наверное, несколько часов.

«Я приду утром, когда стража сменится», - вспомнил он вдруг.

Патрик встал. Подождал, пока перестанет кружиться голова, осторожно пошевелил плечами, развел руки на всю длину цепи. Маловато, но выбирать не из чего. Сделал самый большой шаг, какой смог, скрутил и раскрутил ручную цепь. Огляделся. Поднял стоящий у стола табурет. Тяжело. Придется бить сразу и наверняка, второй попытки не будет. Дверь открывается внутрь.

Он встал за дверью. Время замерло, растянулись минуты. Даже сердце словно застыло, стучало тихо, медленно и равнодушно.

Уже на пол упал горячий луч, в котором плавали пылинки, когда заскрежетал, открываясь, замок. Патрик обеими руками поднял над головой табурет…

… и с силой обрушил его всем весом на голову входящего, кинулся, сбивая его с ног.

Глухо охнув, Мартин осел на пол, раскатились по камере сверток полотна, баночка с мазью, кусок хлеба. Со всей скоростью и силой, на какую был способен, Патрик навалился на дверь, закрывая ее, пока из коридора не заметили происшедшего. Прислушался: тихо.

Он наклонился над лежащим. Дышит? Не дышит?

- Прости, друг, - пробормотал принц с сожалением, торопливо стягивая с палача куртку. – Я не хотел.

- …Ничего, - раздался вдруг где-то рядом насмешливый голос, - он не будет в обиде.

Патрик стремительно схватил табурет, выпрямился, замахиваясь, поворачиваясь на звук…