И вот сейчас также ныло что-то в Ричарде. И это что-то не сдавалось, оно не принимало поражения и никогда бы не приняло. Но только почему?.. Это невозможно было объяснить. Как словами рассказать то, что никак не связано с мыслью, со словом, только – с чувством, только с тем, что сокрыто во глубине до поры до времени, что-то, что пробуждает тебя ночами и заставляет дрожать, плакать или смеяться? Что-то, плачущее за покровами сердца и души, что-то, заставляющее идти на поступки, в которых ты сам себе не можешь дать отчёт? Что же это было?.. Кто же это было?.. Ричард всегда мечтал найти ответ на этот вопрос.
И вот ему удалось это. Лишь здесь, где не было ничего, кроме него самого. Ричард понял, что это он-сам борется. Тьма надвигалась со всех сторон. И только крохотная искорка, падавшая вниз, светом сверкала ярко и боролась с темнотой. Так не могут бороться живые – только ушедшие. Он боролся всем, что у него есть: он боролся весь. Он боролся со всем. Но крохотная искорка – звёздочка падала вниз (а может быть, вверх), и даже гордая, невозможная, неожиданная борьба не могла остановить её падение. Должно быть, лишена была смысла эта борьба – и всё же он сражался. Сражался вопреки всему. Лишённый рук и ног, лишённый тела своего, он боролся. Чем? Он сам не смог бы ответить…Должно быть, самым сердцем своим, самим желанием сражаться. И он – он не сдавался, вопреки всему, этот тщедушный, знавший мир только как страницы книги, краешек света вокруг них и звуки, эхо голосов и криков…А ещё – мир как отражение последнего взгляда учителя. Он был солью на раны, не более. Человек, коего не почитали за такового. Человек, который не хотел жить, который жил сражением…Человек, душа которого теперь уходила далеко-далеко, прочь, оставив позади себя смерть и гибель.
Но он – он не хотел умирать. Бороться было просто.
Сложнее было – понять, зачем надо было сражаться.
А значит – зачем надо было жить.
И он, знавший историю этого мира и легенды о двух других, перечитавший едва ли не две трети книг, сохранившихся на Хэвенхэлле, он, выдержавший много и даже чуть больше…
Он, он – не знал. И потому он падал вниз. И огонёк тускло блестел во тьме, и свет его уже был не столь ярок, как прежде. Потому что он – уходил. Уходил навсегда. Быть может, он ещё смог бы взлететь…
***
Они стояли друг напротив друга. Лид поднял забранную в железо руку– чужую, заёмную руку – кверху. В тот момент он вспомнил о прошлом. Вспомнил, как ходил коридорами дворца ванакта и мечтал, дабы от слов его появилась улыбка на устах владыки. Вспомнил, как рушилось всё вокруг, как Нарсес объявил себя новым ванактом… Вспомнил, как горело море за окоёмом, а под ногами земля дрожала многие недели. Как созвездия плясали безумный, кабацкий, мужицкий танец, а любомудры хватались за головы и сбрасывались со скал в море. И как тот ветер, нёсший серебристую…нет, серебряную, пыль, всё дул и дул. И как гибли в боях с варварами люди. И как Нарсес…Хотя тот – тот заслужил, чего уж там. И как рассыпалось Государство во прах…
И только в этот момент Лид понял, что для своего мира он был слишком молод, а для этого –слишком уж стар… И что он последний чиновник канувшего в озеро Забвения Государства… И что он, в общем-то, никому здесь не нужен…Потому что где двое – там есть Государство…А он был один, совсем один в этом мире…
А где-то там, вне миров и звёзд, крохотная искорка боролась за право вернуться назад. И каждый миг сомнений дарил шанс на победу, шанс на то, чтобы вернуться и вернуть.
***
Он знал: ему осталось чуть-чуть, самую малость. Обречённый с самого дня гибели родителей на бой, Ричард боролся в последний раз. Видел бы его кто-то сейчас, яркую звёздочку, всё не угасавшую под натиском темноты! Ещё чуть-чуть, ещё немного, лишь бы продержаться…
Он сдерживал натиск – но всё-таки не мог перейти в атаку. Потому что не знал, зачем. Он не знал. Он так и не смог найти выхода…
Он так и не мог найти смысла, смытого годами борьбы. Он-сам и был борьбой. Только лишь борьбой. Прожитые – или пробытые? – годы протянулись чередой…Да непонятно чего чередой…
И потому он падал. Падал. И сверкавшая из последних сил звезда гасла, гасла, гасла…А тьма подступала со всех сторон, неизбывная и непобедимая. Только издалека раздался тихий голос. Женский голос. Её голос. Той смешной девушки с побережья. Он силился услышать его.
Звёздочка, едва не потухнув, засверкала чуть ярче. Она тянулась на звук, на тень голоса, ведь тень рождается только там, где есть свет.
– Возвращайся! Обязательно возвращайся! – да, именно так она сказала перед битвой. – Возвращайся…
Это было несбыточно.
Но всегда мечтал он о несбыточном, о том, чего не было и никогда не могло быть.
– Возвращайся…
И боль…И крики…И смерть…И крики…Мама?..Мама!!! Папа!!! Деревня горела…
Что-то было в этих глазах…Какого же они были цвета? Неуловимые, дымчато-зелёные…Да…Такие…Кажется, люди говорят "красивые"? А ещё ласковые…Прямо как у мамы…Мама…
– Возвращайся, – а вот и её голос.
Будь у него тело, он бы задрожал, настолько непривычно было услышать хоть что-то, кроме тех звуков перед смертью её…Мама…А помнишь?.. Помнишь… Ты точно помнишь…Ты всё помнишь…
– Возвращайся, – а вот это уже голос отца.
– Ну ты и гад! – Олаф, конечно же, не мог сказать иначе…
Звёздочка загорелась ярче. Но только глубоко во тьму она забралась, и глубина эта давила, тяжесть расстояний тянула вниз и тьма наседала со всех сторон. Где уж было звёздочке той засверкать во всю мощь?
Ричард падал. Он умирал. Он привык умирать, но только в этот раз он знал: больше не будет смертей. Теперь-то он умрёт навсегда.
***
Олаф не сразу понял, что именно изменилось. Вместе с пониманием пришёл замогильный холод. Ричарда больше нет. Через считанные мгновения воздух наполнится магией, крушащей всё на своём пути. Железяке, сколько бы хитёр он не был, не удастся выжить. При этой мысли Олаф довольно ухмыльнулся. Как, в общем-то, и всем остальным. А вот при этой мысли не хотелось ни радоваться, ни горевать. Разве можно как-то относиться к тому, что день оканчивается закатом, а ночь побеждается рассветом? Иначе ведь и быть не может. И его тоже скоро не будет. И никого здесь не будет.
Как ему только удавалось думать? Совсем недавно он был охвачен боевым пылом, когда сознание обращается в пламень, а руки-ноги творят что хотят, творят слаженно, чётко и привычно. Но едва Рагмар разглядел – а может, просто почувствовал – пустоту, пришедшую в Ричарда и выгнавшую душу прочь, тотчас силы покинули его. Если бы он только был настоящим шаманом, если бы только видел духов, о, всё было бы иначе! Рагмар бросился бы ловить-хватать эту суть человека-шамана, ухватил бы за самый её конец и вернул бы обратно!
Но беда в том, что Рагмар не настоящий шаман. Он неумёха, выродок. Так никто из племени не говорил словами – но глазами…В глазах это читалось. Каждый знал сына великого шамана, который не мог видеть духов. Надежда, родившаяся ущербной, и умерла в тот же день. Вместо шамана получился неплохой воин и умелый охотник. Но народу нужен был шаман. И потому Рагмар оказался никчёмным в том, в чём он был нужен. А значит, он оказался не нужен. И лишь потому только, что не видел духов.