— Я читала об этом в газетах.

— Неважно, почему он так поступил. Важно, что он совершил настоящий подвиг. Когда об этом будут читать в учебниках истории, всем будет наплевать на то, кто такой был Чарли Бронсон и почему он сделал то, что сделал, и сколько психиатров утверждали, что он одержим желанием умереть. Важно то, что он задержал авангард противника в важнейшем уязвимом пункте и тем самым дал возможность отойти целой дивизии. Ты знаешь, это проявление какого-то безумного военного гения.

— Гения?

— Да.

— Брось, Гарри. Я знаю, что ты принадлежишь к клубу поклонников Чарли Бронсона, но это, пожалуй, слишком. Что тут гениального — изобразить из себя сидячую утку и подставить себя под огонь?

— Он не просто подставил себя под огонь, а сделал нечто большее. Знаешь, мне кажется, что при всех твоих разговорах об игре в бридж и скуке армейской жизни ты довольно плохо осведомлена о делах своего мужа.

— Продолжай, Гарри. Рассказывай по порядку.

— Хорошо. Противник прорвался, и вся наша армия, будь она проклята, начала откатываться. Ты имеешь понятие о том, что такое отступление? Рушатся все привычные порядки. Когда снимаются с места, телефонная связь нередко обрывается. Никто не знает, где находятся другие. Каждый старается любой ценой спасти свою шкуру, и ему наплевать на других. Никогда толком не знаешь, где противник и когда он внезапно нанесет удар по флангу или атакует с тыла. Дико и страшно быть в составе отступающей армии.

— Тебе не кажется, Гарри, что ты смотришь на войну с точки зрения бойскаута?

— В глубине души так смотрят все. Это противоречивое чувство. Я ненавижу войну. То есть ненавижу ее разумом, ненавидел все время, пока находился на фронтах второй мировой войны. Я видел, как многих друзей сражала пуля или рвала на куски граната. Я знаю, что это за мерзкая и грязная штука. Я узнал, что такое вши, «окопная стопа», страх и поражение. И все же, признаюсь, война захватывала. Человек, переживший войну, знает, что участвовал в большой игре и ставил большие ставки, ставил на карту свою жизнь.

— Тебе следует заняться вербовкой в армию. У тебя к этому настоящее призвание.

— Вернемся на минутку к Чарли, к тому, что произошло в Корее. Перед ним стояла труднейшая задача: попытаться отвести целую дивизию при отсутствии разведывательных данных, которыми можно было бы руководствоваться, и в условиях паники, порождаемой отступлением. Он пошел на рассчитанный риск. Остановил дивизию и приказал окопаться. Прекратил безумное, беспорядочное, стремительное движение в тыл. Надо было установить, что делается впереди и позади. Он выслал разведывательные дозоры и выяснил обстановку. Было установлено, что противник наступает со всех сторон. Чарли оставил при себе один батальон, а все остальные силы дивизии отправил в тыл. Этот батальон он использовал для оборудования оборонительной позиции, окружил ее глубокими траншеями и организовал круговую оборону. К черту винтовки! Он расставил легкие и тяжелые пулеметы и минометы по всему периметру обороны и оставил одну роту для укомплектования их расчетов. У него возник безумный, нереальный план: как только противник атакует, открыть по нему огонь из всего тяжелого оружия, ввести в действие все имеющиеся средства и создать впечатление, что их тут гораздо больше, что оборонительная позиция укреплена значительно сильнее, чем на самом деле. Чарли боролся за время — единственный фактор, который давал какую-то надежду. Теперь начинается гениальное. Он соединил спусковые устройства всех огневых средств проводами, идущими к одному, центральному пункту управления. Иначе говоря, Маргарет, один человек, сидя в укрытии, мог вести огонь из пулеметов, расположенных по всему периметру обороны. Потом, когда противник действительно предпринял атаку, Чарли выкинул еще одну сумасшедшую штуку: приказал солдатам единственной оставшейся при нем роты по одному отходить в тыл. Это был военный вариант «Прощальной симфонии» Гайдна, когда музыканты по одному уходят из оркестра. Когда вся рота ушла, он взял управление пулеметами на себя. В конце концов на сопке не осталось никого, кроме доброго старого Чарли Бронсона. Он сидел в одиночестве, дергал за провода и вел огонь, пока не кончились боеприпасы. И это подействовало, черт возьми! Атака противника захлебнулась. Когда, перегруппировавшись, он предпринял новую атаку, то ее некому было остановить: на его пути оставалось лишь множество замолкших пулеметов и один раненый бригадный генерал.

— Это ведь что-то значило, Гарри?

— Что-то! Все газеты трубили о том, что он спас положение и обеспечил беспрепятственный отход главных сил американской армии на этом участке. Не знаю, правда ли это. Может быть, он только задержал противника на пару часов. Важно то, что этот поступок вызывает восторг и благоговение. По-моему, Чарли Бронсон рассчитался со всеми на этой сопке в Корее. Он заплатил за все...

Я глуповато улыбнулся Маргарет, поняв, что слишком далеко зашел в своем красноречии. Я налил себе бокал и предложил Маргарет. Она покачала головой.

— Только в одном ему не удалось выполнить свой план, Маргарет, — сказал я. — Когда противник ворвался на позицию, Чарли был без сознания. Он получил два пулевых ранения в ноги и одно в спину. Вместо того, чтобы ринуться на врага в последнем самоубийственном броске, он лежал слабый и беспомощный и был взят в плен.

— Откуда ты знаешь, что у него было такое намерение? Откуда у тебя, черт возьми, такая уверенность?

— Разве это не вытекает из его прошлых поступков?

— Может быть, и вытекает, но это еще не факт.

— Как бы то ни было, его препроводили в тюрьму, и наши не переставали заниматься Чарли Бронсоном, пока не удалось его обменять. Пара недель в госпитале в Сеуле, и армия заполучила совсем тепленького великого героя.

Открылась дверь, и вошел Бадди.

— Он будет минут через пять. Самолет уже затребовал разрешение на посадку. Истребители появятся с минуты на минуту. Операторы кинохроники и телевидения требуют миссис Бронсон.

— Хорошо, Бадди, сейчас идем.

Бадди вышел, закрыв за собой дверь.

— Ты готова? — спросил я.

— Как полагается.

— Не знаю, как ты, Маргарет, но я лично буду чертовски рад его увидеть.

— Я всегда рада его видеть. — Она улыбнулась мне и потянулась за моим бокалом. — Можно отхлебнуть? На меня напал какой-то глупый страх.

— Нельзя ли попытаться обойтись без выпивки? Ведь тебе сейчас придется изображать примерную жену.

Над аэродромом с ревом пронеслась группа реактивных истребителей.

— Мне страшно, Гарри.

— Ну-ну. Возьми себя в руки.

Она тихо плакала.

— Так было уже не раз. Я не могу выйти встречать Чарли все с той же неотвязной подсознательной надеждой, что на этот раз действительно все пойдет по-иному.

— Тогда постарайся настроиться на другое. Считай, что ничего не изменится. Ведь ты прекрасно знаешь, что все будет по-прежнему.

— На этот раз я не уверена, Гарри. Может быть, и изменится.

Она вынула из кармана письмо и протянула мне.

— Я не хотела тебе его показывать, Гарри. В душе я продолжаю сомневаться. Вот почему я тебе ничего не говорила об этом письме. Может быть, оно не имеет значения, но все равно прочти. Он написал его в госпитале в Сеуле.

— И что же?

— Я больше не буду дурой, Гарри. Не побегу к нему, как верная собака, которая ждет ласки, а получает пинок. Так было слишком часто. Сначала я вообще не хотела сюда ехать. Но надо было. Я знала, что обязана приехать ради него. Потом я начала пить, чтобы снова стать, как ты выражаешься, прежней гордой Маргарет. Но и это не подействовало. Несмотря ни на что, меня не покидало старое, знакомое чувство, что на этот раз, быть может, все пойдет по-другому. И теперь я могла опираться на нечто, чуть более существенное, чем одни лишь надежды.

— На это письмо?

— Прочти.

Я открыл письмо. На первых двух страницах Чарли рассказывал о лагере военнопленных и неоднократно повторял, что у него все в порядке. На второй странице был абзац, который я прочел дважды.