Помню, на этот раз эсеры сильно поддержали нас… и опять кадеты оказались разбитыми…»

6 августа 1905 года были утверждены Манифест и положение о выборах в Булыгинскую думу. Через десять дней Менжинский публикует передовую статью по поводу Булыгинской думы, в которой говорит, что учреждение это бесполезно, так как в его компетенцию «не входит почти ничего». «Заранее можно предвидеть, — писал Менжинский, — участь законопроекта, принятого думой с ее совещательным голосом вопреки мнению доверенного министра. Бюрократия может по-прежнему править и даже законодательствовать, несмотря на думу, при думе и без думы».

Размах и революционная, марксистская направленность агитации и пропаганды вызвали переполох у ярославского охранного отделения и ярославского губернатора.

В донесении от 31 июля 1905 года в Министерство внутренних дел губернатор Рогович указывал, что «наблюдается напряженное состояние агитации среди рабочего населения фабричной Ярославской губернии». В начале сентября Рогович сообщал в Петербург, что «за последнее время вообще замечается стремление к усиленному распространению среди народа изданий… по рабочему вопросу, аграрным движениям, по популяризации социалистических учений, по истории революции».

Но ярославские большевики уже не ограничивались агитацией и пропагандой: при Ярославском комитете была создана боевая группа. В июле она занималась организацией боевых дружин, их вооружением и обучением, распространила листовки с описанием способа приготовления бомб. Боевая дружина была создана и в типографии «Северного края». Дружина была вооружена револьверами и карабинами. Удалось достать даже пулемет, который и установили в редакции «Северного края».

В сентябре 1905 года партийные группы появились (они тогда назывались кружками) даже в Фанагорий-ском полку, расквартированном в Ярославле, и в гарнизоне Ростова-Ярославского.

Между тем революция в стране нарастала. Восьмого октября телеграф принес в Ярославль весть о начале стачки на железных дорогах московского узла. К исходу M октября бастовало уже 14 железных дорог. К забастовке присоединились рабочие станции и депо Ярославль. Призыв московских товарищей нашел немедленный отклик у ярославских большевиков. 12 октября в помещении Демидовского лицея они организовали большой митинг. «Председателем митинга по предложению одного из студентов был избран товарищ Вячеслав; ораторами были местные социал-демократы, говорившие о необходимости вооруженного восстания», — доносил полицейский шпик. 13 октября началась стачка ярославских рабочих, она сопровождалась митингами и демонстрациями. На улицах происходили вооруженные столкновения рабочих с полицией и казаками. Был образован общегородской стачечный комитет, которым руководил Ярославский комитет РСДРП. 17 октября, в день, когда рабочий класс заставил царя издать «манифест», в Ярославль приехал Е. М. Ярославский. В целях конспирации ярославские большевики «устроили» Ярославского на жительство в монастырь.

На следующий день в актовом зале Демидовского лицея состоялся массовый митинг, в нем приняло участие свыше трех тысяч рабочих и студентов. Митинг охранялся боевой: дружиной. На митинге выступили с речами Менжинский и Ярославский. Они дали большевистскую оценку манифесту 17 октября и призывали рабочих «не останавливаться на полпути борьбы, не удовлетворяться добытыми свободами, а требовать дальнейшего». На митинге разгорелся жаркий спор большевиков и кадетов.

Схватка с кадетами — издателями «Северного края» продолжалась в редакции газеты. «У нас в редакции, — вспоминает Л. С. Федорченко, — все говорили об ожидавшемся грядущем революционном перевороте, о том, кто станет у власти: буржуазия в лице кадетов или же революционная демократия. И не без злорадства при этом кадетствующие кидали в нашу сторону такие фразы: вы или мы? Вы нас будете арестовывать или же мы вас? Конечно, все это говорилось со смешком, несерьезно, но в этом было много политического смысла.

Помню, В. Р. Менжинский у меня на квартире развивал дальше этот редакционный разговор и тоже говорил, что, пожалуй, кадеты и правы, мы их не помилуем, а в случае чего, пожалуй, будем прибегать к робеспьеровским мерам… Да, если не мы их, то они нас… Такова диалектика революции».

Диалектика революции проявилась уже на следующий день. 19 октября в Ярославле состоялись две демонстрации: рабочих, главным образом железнодорожников, с красным знаменем, возглавляемая Подвойским, и черносотенцев с портретом царя и хоругвями. Обе демонстрации столкнулись у типографии «Северного края». Рабочая дружина, охранявшая типографию, дала несколько выстрелов, и черносотенцы разбежались.

На перекрестке Духовской и Романовской улиц дорогу демонстрантам преградили полицмейстер с нарядом полиции и губернатор Рогович, написавший накануне министру внутренних дел А. Г. Булыгину прошение об отставке: «Мои убеждения не позволяют мне оставаться на службе при наступивших обстоятельствах».

Свои «убеждения» губернатор проявил при встрече с демонстрантами. Подняв руку и напрягая старческий голос, он кричал:

— Господа, прошу вас убрать знамя и разойтись по домам! Не устраивайте беспорядков!

Из колонны раздался чей-то насмешливый голос:

— Поезжай сам домой да почитай царский манифест.

Рогович вновь повторил свою просьбу, на сей раз прозвучавшую как приказ. К нему подошли студенты Данилов и Рихтер и стали доказывать, что манифест 17 октября гарантирует свободу собраний.

— Вот я сейчас прикажу арестовать вас, тогда узнаете свободу собраний, — раздраженно ответил Рогович.

— Вы не имеете на это права, теперь личность неприкосновенна, — отпарировал Данилов.

Взбешенный Рогович крикнул:

— Взять их!

Черносотенцы, чувствуя поддержку губернатора и казаков с полицией, набросились на студентов, а затем на Подвойского, потребовавшего от губернатора прекратить избиение. На улице завязалась схватка. Часть черносотенцев бросилась к типографии и редакции «Северного края». Но, увидев, что редакция охраняется вооруженными дружинниками, черносотенцы немедленно отсюда ретировались и начали громить еврейские магазины и типографию.

После 17 октября бастовали все фабрики Ярославля: Большая Ярославская мануфактура Корзинкиных, на которой работало 14 тысяч рабочих, фабрики Дунаева и Вахрамеева, Смоляковская белильная мануфактура, железнодорожники.

Черносотенцы, подстрекаемые губернатором, вновь начали угрожать, что разгромят и редакцию и типографию «Северного края». Тогда Менжинский выступил с решительным заявлением: «Рабочие будут активно защищать редакцию вплоть до устройства баррикад».

25 октября вышел 248-й номер «Северного края». Как и предыдущий, он вышел без предварительной цензуры и был насыщен боевыми большевистскими материалами. В номере было опубликовано изложение речей социал-демократов на митинге в Москве, «выяснивших отношение крайних партий к Манифесту 17 октября». Статья эта, написанная, видимо, Менжинским, так и называлась «Речи социал-демократов». В статье высказывалось недоверие к манифесту, к царской власти, разоблачалось трусливое поведение либеральной буржуазии.

«Один из ораторов, — писала газета, — высказал, что русский народ больше не может верить бюрократам, как бы ни были заманчивы их обещания. Отныне он верит только в свою силу, в свое победное шествие, которое в конечном итоге сметет с лица русской земли самовластие министров и установит разумную власть народа…

Русское освободительное движение показало, что бюрократия, как и наши славные полководцы на полях Маньчжурии, неизменно отступает «в полном пбрядке и с боем». Оставляемые ею позиции нам нужно занять, но не для успокоения, а для дальнейшего наступательного движения. Возвещение свободы собраний, союзов и слова мы должны осуществить фактически, чтобы нанести последний удар существующему режиму и установить на его развалинах демократическое государство».

Ссылаясь на слова московского оратора, газета разоблачала ложь либералов, приписывавших себе лавры победы в борьбе с самодержавием, и подчеркивала, что «все достигнутое в освободительном движении куплено ценою крови, обильно пролитой народом, ценою неимоверных народных страданий».