Особенно запомнился известный тогда своей борьбой за гражданские права в Союзе (не в США, нет) издатель Бернстайн, которому даже какое-то время не давали визу для въезда в СССР. Много по этому поводу было страстных стенаний на страницах соответствующих изданий. Когда же через пару лет визу Бернстайну-таки дали, он бродил по ВДНХ совершенно неприкаянно и одиноко — поводов для шума больше не было… В тот период первая волна советской «предпринимательской» шпаны уже устремилась в Америку и начала поражать ФБР, полицию, да и вообще американцев невероятной, невиданной там ранее жестокостью. В Америке бытовало даже выражение на их счет — «Горбачев спустил воду в туалете…» На приеме, который давала в тот год Ассоциация американских издателей, я не преминул поинтересоваться у Бернстайна, как ему нравятся конкретные результаты его борьбы за свободу выезда из СССР — не пора ли теперь начинать кампанию за насильственное выселение прибывших обратно в Союз?
В различных точках выставки были комнаты, отданные КГБ, — там размещались оперативные центры, где собиралась и анализировалась полученная за день информация, оттуда можно было по специальным телефонам связаться с «Домом».
Как и на всех книжных выставках, на ММКВЯ воровали книги — причем с большим знанием этого дела. Большинство краж имели место в ночные часы, когда все помещения запирались и туда запускались служебные собаки, а войти могли только их проводники…
Постепенно ММКВЯ стала местом активнейшей пропаганды, направленной на советских евреев: здесь в едином блоке работали книжные стенды Израиля и Ассоциации еврейских издателей США. Раздавались значки, скромные сувениры, толпились талмудисты в макушечных шапочках, собирались толпы желающих «прикоснуться к исторической родине», звучала национальная музыка — дым стоял коромыслом, и многие иностранцы с соседних стендов потихоньку жаловались, а некоторые на следующих выставках перебирались в другие павильоны.
Все это носило несколько демонстративный, даже вызывающий характер, и было впечатление, что и экспоненты, и посетители не прочь устроить небольшой «шумок» — поэтому и милиция, и курсанты КГБ, надзиравшие за порядком в этой части павильона, были особенно внимательны.
Неприятные воспоминания устроителей и участников выставки были связаны с гибелью корейского самолета на Дальнем Востоке: ряд издателей иностранцев (главным образом американцы) покинул выставку в знак протеста. У нас нашлось достаточно любителей расцарапать лицо и взбить очередную волну истерии, обвиняя пилотов-пограничников, всю систему ПВО и Бог знает кого еще. Эти всплески с редкой безвкусицей используются для заплевывания политических противников (дескать, это все было при Горбачеве, при нас такого — ни-ни… ну если только по парламенту из танков пострелять, но ведь по своему же…), для инициирования дешевых газетных сенсаций. О том, что у двух с лишним сотен погибших остались скорбящие родственники и хорошо бы поберечь их, мало кто думает.
Мне причина гибели этого самолета всегда казалась достаточно ясной. Поверить в то, что он, оснащенный потрясающими навигационными системами, двумя дублирующими друг друга компьютерами, мог случайно углубиться в нашу территорию на 500 километров и лететь ошибочным маршрутом несколько часов, невозможно. Это так же маловероятно, как трижды выстрелить в течение 3–4 секунд из винтовки «Манлихер-Каркано» с оптическим прицелом в движущийся президентский автомобиль и все пули положить в цель…
Я был недурственным стрелком и знаю, что это — немыслимо.
Да, трудно не опознать характерный силуэт «Боинга-747». Но, во-первых, вряд ли кто-либо из доброхотов-исследователей сидел за штурвалом ночного перехватчика и знает, каково это, во-вторых, не могу поверить, что даже среди крутых летчиков ночного перехвата нашелся бы хоть один, способный открыть стрельбу по опознанному гражданскому самолету. Не стоит из наших и без того затурканных военных делать еще и ночных вампиров.
Какая-то из американских разведок (ЦРУ, АНБ, военные?) решила рискнуть жизнями своих соотечественников и корейского экипажа — и промахнулась. Поэтому под наши покаянные завывания и помалкивают американцы — наверняка есть причины молчать. Уж если рыло у них действительно в пуху, то признаться в гибели 200 с лишним гражданских из-за плохо спланированной разведывательной операции — смерти подобно. А те, кто легко распоряжаются чужими жизнями, как правило, очень бережно относятся к своей…
Во время следующих ММКВЯ все участники постепенно набирались опыта, в том числе и КГБ. Меньше стало болтовни и протокольного треска, почти не было видно оперсостава — на глаза попадались либо те, кто работал под крышей ВААПа или Госкомиздата, либо сотрудники из «Дома», имевшие прямое отношение к таким мероприятиям. А в павильоне Израиля сотрудник службы безопасности работал официально — к тому времени не только советская, но и израильская сторона поняла, что неприятности не нужны никому.
Шел уже 12-й год моей работы в ВААПе — я опять ставил рекорды «долгожительства». На моей памяти никто из офицеров «д/р» не сидел «под крышей» на одном месте, в одном ведомстве так долго. Даже иностранцы — постоянные партнеры ВААПа стали спрашивать меня, что это я так долго хожу в должности заместителя начальника отдела, ведь все вокруг «растут»? И действительно, подвижники, с которыми я начинал работу в Агентстве, становились аж заместителями начальников Управлений. Но не мог же я поведать своим зарубежным приятелям, что должность КГБ не подразумевает роста офицера в ведомстве прикрытия… Поэтому я весьма правдоподобно объяснял, что из-за невыносимого характера мое продвижение не раз срывалось, уж очень плохо я веду себя с начальством. Этому верили.
Работа в Агентстве становилась все менее интересной, состав руководства, да и не только руководства, менялся к худшему. Мы по-прежнему тщательно проверяли всех, приходивших на работу в ВААП, но теперь нашей информацией, как и нашими предупреждениями, явно пренебрегали.
В Агентство стали попадать люди, замеченные в неприглядных операциях с валютой, в спекуляции, о личных и деловых качествах говорить вообще не приходилось. Если они нравились начальству, их брали на работу, не боясь, что КГБ не выпустит их за рубеж. Новый председатель Правления Агентства, как мне удалось выяснить через общих знакомых, был крупным специалистом в области «подарковедения» и в свиту себе брал таких же спецов, предпочтительно невысокого роста…
На продвижение по линии ВААПа я смотрел, понятное дело, достаточно равнодушно, на основной же, оперативной работе в КГБ мне хотелось практически немногого — получить последнее, полковничье звание. Пенсия была «выработана», думать о карьере, мягко говоря, поздновато.
Очередной управленческий кадровик (они быстро меняли друг друга, находя себе «хлебные места») сообщил, что меня приглашает на беседу заместитель начальника Управления Василий Иванович Проскурин — за долгие годы службы в 5-м я и разговаривал-то с ним раза три — мы не были связаны по работе. Василий Иванович был известен среди чекистов как крепкий оперработник и очень скромный человек. Я не представлял себе, зачем я мог ему понадобиться, и пытался выведать у кадровика, в чем дело, но тот, как и полагалось, молчал. По привычке старого кадрового опера я не ждал от встреч с любым начальством ничего хорошего: повспоминал, чем мог вызвать гнев руководства, какие дела «проворачивал» в последнее время и какими грехами грешил — анализ не дал результатов, и я пошел к Василию Ивановичу наугад.
Поздоровались, генерал наскоро расспросил меня о работе, о жизни — ничего хорошего это не предвещало, и вдруг сказал: ну что ж, опыт работы у вас накоплен немалый, и есть смысл поделиться им с нашими афганскими друзьями. Руководством принято решение направить вас в долгосрочную командировку в Афганистан. Что вы на это скажете, что скажет жена?
Я, конечно, и бровью не повел, но от неожиданности выдержал долгую паузу. В голове мгновенно прокрутились единственно возможные варианты ответа на такое предложение, и я спокойно сказал, что воспринимаю это решение как знак доверия со стороны руководства, а моя жена — жена военного человека и последует за мной туда, куда меня пошлют.