Помимо массы интересных вещей, которые были нам показаны в здании «ХБЙ», я запомнил коренастую курносенькую женщину-полицейского с дубинкой на одном бедре и револьвером на другом. Перед нашим приездом ей, видимо, сказали, чтобы она «не высовывалась», но ей было любопытно посмотреть на настоящих русских, и она смущенно выглядывала из-за угла, придерживая рукой свою дубинку.
В «открытой» Америке охраняется, и охраняется добросовестно, решительно все. Полиция и охрана в любом здании, в любом учреждении, офисе, колледже, в большинстве школ, больниц, библиотек. Еще бы — одних компьютеров везде столько, что только их стоимость заставляет думать об охране. В школах охраняют и детей — от продавцов наркотиков. В один из моих приездов был страшный скандал — наркотики распространяли водители школьных автобусов…
Одной из самых забавных и даже пикантных (для меня) встреч в Нью-Йорке был небольшой семинар, устроенный с нашим участием для американских издателей в офисе их Ассоциации.
Для меня прелесть этого семинара заключалась в том, что я имел возможность понаблюдать и поговорить с Председателем Ассоциации Таунсендом Хупсом, о котором я упоминал в связи с удачно обретенными мною для КГБ документами. Жесткий, красивый, деловитый, Хупс мне очень нравился. Я часто вспоминаю изумительную фотографию, висевшую у него в кабинете: одетые в затрапезные рубашки и подвернутые джинсы Хупс и его жена (или дочь?) сидят на дощатом причале, свесив ноги к воде. Рядом прекрасный колли. Фотографируемые смотрят в объектив, фотограф, видимо, в лодке. Снимок сделан так, что вы чувствуете — это прекрасное летнее утро, воскресный день или отпуск, воздух по-утреннему свеж, от воды поднимается парок. Собака и люди полны спокойного, доброжелательного достоинства.
Другой, красивый, мир. Другие, красивые, люди.
Долгов во время встречи и беседы с Хупсом вдруг принялся обсуждать какие-то политические вопросы, я чувствовал себя неважно, не спал всю ночь, переводил еле можаху, и вообще не понимал, какого дьявола Константин Михайлович полез в эти дебри. Исаченко молча улыбался, он-то знал, зачем это было затеяно… До меня же дошло только в Вашингтоне, когда мы с Георгием Ивановичем подготовили телеграмму для отправки «по верху».
Обычно после деловой поездки советской делегации (а особенно во главе с первым лицом ведомства) члены ее готовили телеграмму, в которой отражались героические усилия, предпринятые командированными, противостояние «противника», победы на идеологическом фронте и прочие завоевания. Особенно же, как и на дипломатических приемах в советском посольстве, уделялось внимание якобы плодотворным дебатам с ответственными американцами; те будто бы соглашались в «доверительных беседах» с советскими и полностью признавали их правоту.
(Из-за этого, кстати, американцы не любили ходить на приемы в наше посольство. Дело в том, что Агентство национальной безопасности на следующее утро перехватывало и расшифровывало хвастливые телеграммы посольства о том, как удалось убедить американского имярека в абсолютной неправоте его президента и правительства. ФБР сначала балдело от поведения своих соотечественников, потом разобралось, в чем дело. Некоторые американцы стали носить с собой звукозаписывающую аппаратуру, чтобы подстраховаться и иметь запись всего, что они говорили в посольстве…)
Прочитав подготовленный нами проект телеграммы, Долгов преобразился и начал, посматривая на потолок, где предполагалось быть микрофонам, метать громы и молнии. Мы-то с Георгием Ивановичем, не раз писавшие такие телеграммы (я — десятки, а он — сотни), были уверены в том, что все отобразили правильно — и было что отображать. Один только проект с «ХБЙ» сулил информационный прорыв огромного значения, а были и другие интересные проекты.
Подобные телеграммы готовятся членами делегации, а отправляются из посольства (и в этом весь смак!), да еще за подписью посла… То есть посольство как бы дает оценку проделанной работе, подтверждает свое участие и сообщает об этом — согласно разметке — всем высшим должностным лицам страны. Ваша фамилия может попасть на глаза самому такому-то — сладкая дрожь пробирает при одной мысли об этом…
Опасаясь микрофонов, Долгов выражал свое возмущение междометиями и хмыканьем — если нас действительно слушали, то сводка «подслушки» должна была выглядеть потрясающе.
Мы с Георгием Ивановичем, поджав губы, сделали каменные лица, Эдик Малаян, первый секретарь посольства, приставленный к нам, забился в ужасе в какой-то угол, Иван Филиппович, мало понимая, что происходит, сделал на всякий случай президиумное лицо.
Схватив со стола ручку, Константин Михайлович принялся, сопя, править нашу телеграмму, чуть ли не рвя пером бумагу. Через 15 минут напряженной работы вождя мы уселись в Эдиков «шевроле» и поехали беседовать с Анатолием Федоровичем Добрыниным — одним из крупнейших советских дипломатов, по-демократически быстро забытым сейчас — уж больно умен…
Анатолий Федорович спустился к нам из своих покоев в стареньких мягких брюках и шерстяной кофте, моментально и привычно всех «обаял» и выслушал наш рассказ о поездке. Он остался доволен результатами и высоко, особенно договоренности с «ХБЙ», оценил их.
После этого Долгов дал ему «проект телеграммы», и тут все мы кроме автора поправок получили колоссальное удовольствие. Эдик просто лучился улыбкой, слушая, как Добрынин вслух читал телеграмму. Посол тоже не мог скрыть улыбки и два-три раза даже сказал: «Ну, вот, этого, пожалуй, не надо бы… Вот тут тоже слегка бы изменить…»
Поправки Долгова как раз были о том, что «в беседе с таким-то удалось доказать то-то, и такой-то (например, Хупс) был вынужден признать то-то и то-то…»
Посол угостил нас чаем и коньяком, после чего тепло распрощался, и мы отправились в один из закуточков старинного здания переписывать телеграмму… Константин Михайлович снова обиженно сопел, глядя, как возвращался «оригинальный текст» и исчезали описания его идеологических побед над проклятым врагом. Он знать не знал, ведать не ведал, что ждет его в Москве.
Почти все отчеты о командировках я писал в самолете — тратить время на них в Москве не хотелось. Гораздо важнее самих отчетов были планы мероприятий по ним — что нужно было сделать по заключенным соглашениям, достигнутым договоренностям.
Москва. Я пошел к Долгову подписывать готовый, тщательно отпечатанный отчет и план мероприятий по нему.
Ни до, ни после — я никогда не видел Константина Михайловича таким. Он просто позеленел, движения вялые, взгляд не то что потух — взгляда вообще не было.
Видимо, к тому времени он, как и многие другие строптивцы, а особенно обладатели столь крутых нравов, сильно надоел со своими инициативами и в ЦК, и в той же Академии наук. Помимо различных комиссий, постоянно проверявших, сколько бензина расходует его персональный автомобиль и каков его пробег, сколько денег и на что он потратил во время загранкомандировок, его решили «стукнуть» поосновательнее.
Академия наук начисто отказалась от всех договоренностей, достигнутых Долговым с ее представителями перед поездкой, сославшись на невозможность осуществлять переводы американской периодики. ЦК — явно по наводке оттуда же — перечеркнул все договоренности с «ХБЙ» и слышать не хотел об издании американской научной периодики в СССР…
Мне стало неловко от собственных предвидений. Я вспомнил, как в самолете спросил Долгова, а захотят ли бонзы из Академии наук, чтобы поток научной информации из США хлынул в наши НИИ, исследовательские центры, чтобы им мог воспользоваться каждый научный работник, каждый инженер? Ведь им, бонзам, гораздо удобнее, чтобы такой информацией могли пользоваться только они или их приближенные…
Мне оставалось лишь утешаться контрактом на издание в ХБЙ прекрасно иллюстрированной детской книжки — сказки Аксакова «Аленький цветочек». Я еще не знал, что «доделывать» этот контракт придется уже не мне.
Задуманное нами соглашение с «ХБЙ» могло стать событием огромного значения для советской науки и техники, и лучшее подтверждение этому то, что американцы гораздо раньше нас поняли — лучше не воровать информацию для кучки привилегированных «высоколобых», а швырнуть весь ее огромный объем в толпу ученых и технарей. А уж те сами разберутся, что к чему.