Самолеты группы разбрелись по курсу. Машина подполковника Жилина попала в полосу сильного обледенения и вынуждена была пробивать облака. Но эта борьба отняла слишком много топлива. Подсчитав оставшийся запас горючего, Жилин понял, что, концы с концами связать не удастся и, не дойдя до цели, повернул назад. И его машина оказалась единственной, которая вернулась невредимой из этого полета. Экипаж Жилина погибнет уже вскоре, во время, одного из следующих вылетов в Югославию. Он сбросит груз партизанам, но на обратном пути его самолет, поврежденный снарядами зениток, попадет над Карпатами в область интенсивного обледенения и перед рассветом рухнет на землю.

Три оставшихся бомбардировщика продолжали путь к цели. Справа Белград, курс на Босанский Петровац. Все три машины, преодолев 1300 километров, вышли в назначенное место, однако условных сигналов не обнаружили. Они повернули к югу, полетели к береговой черте Адриатического моря, к острову Брач, и, по очертаниям пролива убедившись в точности ориентировки, вновь вернулись к точке «Сокол». Но и теперь не увидели костров.

Они не знали, что в эту ночь партизаны вели тяжелый бой и не смогли предупредить об отмене операции. Экипаж Кудряшова пересчитывал остатки горючего. Очень не хотелось возвращаться, не передав югославам эти шесть мешков — полтонны бесценного груза. Может быть, партизаны просто не успели разжечь костры и, услышав шум моторов, все-таки дадут сигнал?

Внесли поправку в расчеты: от Киева до Белграда дул сильный встречный ветер. Значит, теперь он должен помочь — есть навигационный запас. Сделали на малой высоте еще один пролет по «коробочке». Как потом оказалось, эти двадцать минут ожидания над целью стоили машины, потому что неудачи продолжали преследовать первопроходцев.

Даже ветер изменил им в этом полете: за несколько часов он переменил направление и съел навигационный запас. Теперь топлива оставалось в обрез, да и то, если идти по ниточке в самом экономном режиме.

На походе к Карпатам радист доложил командиру, что принял неприятную радиограмму — аэродром Жуляны закрыт из-за снегопада и плохой видимости, приказано садиться на запасном — в Конотопе. И почти тотчас связь прекратилась. Самолет вошел в зону сильного обледенения. Молочной пленкой затянуло бронестекло кабины. Срывающимися с лопастей винтов осколками льда были разбиты блистера, антенна тоже обросла льдом и ее оборвало встречным потоком воздуха.

«Под нами Киев», — сообщил, наконец, штурман Румянцев. Земля была плотно закрыта облаками. Кудряшов ничего не успел ответить. В тот же миг зажглись красные лампочки — сигнал о том, что топлива осталось на 15 минут. До Конотопа еще километров двести. Они пробыли в воздухе на 60 минут больше, чем рассчитывали. Связи нет. Возможно, их уже считают погибшими. И вдруг по бокам — разрывы зенитных снарядов, осколки ударили в плоскости машины. Это они вышли на строящуюся переправу через Днепр, и наши зенитчики стреляли на звук моторов.

До Конотопа было не дотянуть. Решили подобрать площадку и садиться на фюзеляж, не выпуская шасси. Кудряшов не хотел терять ни машину, ни груз. Уже нацелились на посадку, но в решающий момент получили в лоб снежный заряд такой густоты, что световой экран, возникший от света фар, ослепил пилотов. Пришлось набирать высоту, чтобы повторить заход. И тут моторы начали давать перебои — баки были почти пусты. Сейчас обрежет тягу и машина упадет камнем.

— Вот тебе и «бакшиша», Кусан, — с досадой крикнул Кудряшов второму пилоту. — Бакшиш. Все, прощай, «Милашка»!..

Командир уже заранее распорядился: «Всем подготовиться покинуть самолет!», но тянул до последнего, хотя знал, что «Милашка» не любит, когда ее покидают. Если на бомбардировщике Ил-2 почти у каждого члена экипажа свой выход, то здесь, на Б-25, оба пилота и штурман должны успеть по очереди протиснуться в единственный люк. Стрелок, пятясь, как рак, отползает от хвоста почти на середину машины, к десантному люку. «Румянцев, прыгать!» И посыпались, закувыркались по одному. Как положено, первым пошел штурман, за ним — второй пилот. Ив среднего люка уже вывалились радист, воздушные стрелки. Последним, чертыхаясь, покидает самолет командир.

Точно мокрой подушкой ударил по лицу ветер. Саденов закувыркался в облаках, не видя ни земли, ни неба. Но прощальный взгляд, брошенный им на альтиметр, обнадеживал — высота достаточная, и второй пилот, не спеша, чтобы подальше уйти от обреченной «Милашки», выровнял падение и только потом раскрыл парашют. Где-то мелькнул огонек. Было еще довольно темно, но стали уже различимы пятна на земле — где снег, где проталины. Потом Саденов почувствовал, что тянет его на густую черную полосу. Это ему не понравилось. Подумал: железная дорога, значит, рядом натянутые провода, попадешь — разрежет, как кусок сыра. Потянул за стропы, стараясь уйти подальше. Потом увидел перед собой речку — этого тоже не надо, купаться еще не сезон. Парашют отпустил и тотчас упал на берегу.

Первым делом вытащил пистолет и, услыхав отдаленные выстрелы, тоже пальнул два раза в воздух. Потом подумал: хоть и на своей территории, а неизвестно, куда попал. Кругом люди с оружием, а тут кто-то с неба свалился. Раз пошло подряд такое невезение — от своих можно пулю получить. А это — самое обидное. Убрал пистолет, обмотался парашютом и, сделавшись невидимым на снегу, зашагал в сторону черной полосы, которую пересек, спускаясь. На горке был виден огонек, какие-то строения, подошел поближе — мост. У моста часовой ходит один-одинешенек. Летчик прилег на снег, начал наблюдать за ним. Часовой к мосту подходит, потом поворачивается и скрывается за поворотом.

Считал-считал Саденов, получается двести пятьдесят шагов часовой делает, вроде бы можно успеть за это время через мост на горку проскочить. Обмотался потуже парашютным шелком и, как только часовой скрылся, вскочил, и во весь дух к домику. А там какая-то проволока колючая натянута. Может быть, склад, может, военнопленных держат, появишься, где не положено, — запросто могут убить. Около дома большой дуб. Салено и встал за него, прислушался. Было около шести утра, а в шесть обычно подъем. И верно, появились двое, без оружия как будто. Вышли, потоптались у стенки. Один — другому: «Дай закурить, браток…» Второй, поворчав, оделил закруткой.

Услышав русскую речь, Саденов шагнул из-за дерева: «Ребята!..»

Они от него бегом.

— Не бойтесь, я свой! — закричал Саденов. — Самолет летал — слышали?

— Да, — остановился один, припоминая, — гудело что-то.

— Ну вот. А я летчик с этого самолета. Где ваш старшой? Проводите, пожалуйста… Идемте.

— Летали, да вот так получилось. Видите, парашют…

Пришли в дежурку. Саденов представился. Старшой внимательно вгляделся из-под керосиновой лампы, спрашивает:

— Что вам надо?

— Надо, чтобы часовые нечаянно не подстрелили наших, из экипажа. А потом до Киева мне поскорей как-нибудь добраться.

— Хорошо, — говорит дежурный, — я предупрежу. А сейчас отдохните, пока рассветет. На дороге наш пост, первую же машину остановим и поедете. Что еще?..

— Поспать бы немного.

Командир распорядился, чтобы из кладовки принесли топчан. Саденов разложил на нем парашют и только прилег, завернувшись в шелк, тотчас отключился, как в обмороке.

Очнулся от разноголосого женского плача: «Какой молоденький летчик! Красивый! Как живой лежит, а внутри, наверное, весь поломанный, разбитый. Бледный-то — ни кровиночки. Наверное, еще не убитый с высоты падал…»

Саденов приоткрыл глаза. Наверное, принесли кого-то из экипажа. Кого же? Но оказалось, что это его оплакивают. Комната битком набита молодыми женщинами. Кусан отбросил парашютное полотно, соскочил с топчана — какой тут сон! Достал плитку шоколада, стал угощать. Девушки обрадовались, хохочут:

— А вам что?

— Мне чаю кружку налейте.

Не успел выпить чаю, в дежурку вбегает девушка:

— Там еще один ваш идет. Большой такой, как медведь…

Саденов выскочил наружу. И верно — идет штурман Румянцев, парашют боевой на себя намотал. «Федор!» Обнялись.