Всего в Олекминской экспедиции было четырнадцать радиостанций. Когда самолет вылетал из гидропорта, с каждой точки — наблюдатель сообщал о прохождении машины. Радиосвязь держала штаб экспедиции в курсе дел каждого отряда, находящегося в глубине тайги. На борту МП-1 тоже были рации, но скверного качества — работали плохо, можно оказать, по настроению, и надеяться на них было рискованно.

Впрочем, иногда и бортовые станции работали устойчиво. Был даже случай, когда только рация помогла летающей лодке совершить благополучную посадку на озеро Иркана. Сплошная облачность неожиданно закрыла в тот день горное озеро. Никаких локаторов, ни даже АРК — (аэрорадиокомпасов) в помине не было. Горючее кончалось, и положение казалось безвыходным. Тогда два наблюдателя вышли на берег и на слух, по звуку мотора стали пеленговать, определять местоположение самолета, кружившего за облаками, а радист передавал ориентировку на борт. Выбрав подходящий момент, он скомандовал пилоту: «Давай! Садись…» В отчаянно крутом пике лодка пробила облачность и плавно опустилась на озеро.

Однако в целом наземные рации были гораздо надежней бортовых. Телеграммы служебные и личные, адресованные на Иркутскую базу экспедиций, тут же по радио передавались в гидропорты.

«Сидишь, бывало, работаешь в дощатой избушке-конторе, — вспоминала Варвара Михайловна Бутова. — За перегородкой дежурный радист Серафим Копейкин или Надя Шубина. Только и слышишь: «Внимание, внимание! Говорит гидропорт, радиостанция эр-цэ-а-и-хэ (РЦАИХ)… Я вас принял-понял, перехожу на прием…» Эта фраза стала ходовой среди молодежи экспедиции: «Я вас принял-понял!»

Однажды из Тупика по рации передали: «К вам на карбасе плывет корова». Все обрадовались — соскучились по молочку и надеялись, что хоть по полкружечки в неделю да перепадет — чай забелить. Чуть не всем поселком вышли на Спуск встречать караван по первому разряду. Развеселившись, вывесили флаги и потешные лозунги. А по соседству — портреты Сталина и Кагановича и соответствующие серьезные плакаты.

Начальнику экспедиции особо бдительный товарищ намекнул: удобно ли?.. Клочко на всякий случай посуровел: «При чем тут рыжая корова?! Встречаем караван с горючим для самолетов и продовольствием для людей. А это для нас праздник».

К сожалению, оказалось, что корову прислали яловую; она годилась только на мясо. В октябре, когда в гидропорту уже заканчивалась работа, загорелась конторская дощатая изба. Произошло это заполночь, когда Варвара Бутова сидела за столом и завершала финансовый отчет, чтобы утром отправить его в Бамтранспроект самолетом, который шел на Иркутск. За спиной молодой бухгалтерши топилась печка-времянка, типичная буржуйка с трубой, выведенной в потолок. Чердак под дощатой крышей для тепла был засыпан обыкновенным мхом. Олений мох — изолятор отличный, не хуже хлопка. Северные народы используют его не только утепления жилища, но и, например, закладывают маленьким детям в подгузничек — влага впитывается, а ребенок остается сухим и не мерзнет. Но сухой мох, как и хлопок, имеет одну опасную особенность: загорится — не погасишь. Становилось холодно на дворе, избушку продувало, и печка гудела все чаще. Периодически Варвара Михайловна подкидывала в печку дрова-чурки. И вдруг, подняв голову, увидела, что в щели возле трубы бьется пламя. Выскочила на улицу, глянула: крыша горит. От испуга Бутова начала кричать и бегать вокруг дома. А пламя становилось все сильней. Позже летчики дружески посмеивались над молодой бухгалтершей, потому что кричала она не то, что обычно кричат в подобных случаях: «Помогите!», «Пожар!» или «Горим!», а почему-то: «Товарищи!.. Товарищи!..» Громко и пронзительно. Когда товарищи выскочили из палаток, объяснять уже ничего не нужно было — крыша полыхала. Увидев, что не одна, Варвара Михайловна сразу обрела самообладание. Ринулась в избу, наполненную дымом, свернула на столе клеенку со всеми документами. Скомандовала летчикам: «Шкаф тащите! С документами шкаф…» Быстро выволокли все до последней бумажки, прикнопленной к стене, и отнесли на берег реки.

Домишко спасти не удалось, сгорел дотла. Радиостанцию тоже вытащили, но за хлопотами к очередному сеансу связи опоздали. И хотя радиосвязь скоро наладили, чуть ли не на следующий день в гидропорт на Олекму прибыло районное начальство дознаваться о причинах происшедшего пожара и перерыва в работе радиостанции. Сотрудник НКВД опросил Бутову как свидетеля, однако на том дело не закончилось. Когда последняя группа вышла из тайги, ее, Бутову, ждали для доследования — как главную свидетельницу и возможную виновницу пожара, поскольку в помещении в тот момент находилась она одна. И хоть ущерб был небольшой — сгорело временное дощатое строение, дело могли повернуть самым неприятным образом.

По роковому совпадению пожар произошел именно в те дни, когда вся страна искала «Родину» — потерявшийся где-то в тайге самолет Валентины Гризодубовой. А тут непонятный пожар на радиостанции, находящейся на трассе перелета.

Ликвидация

По ночам становилось все холодней. Наконец выпал снег и закрыл сезон полевых изыскательских работ 1938 года. Именно снег, а не холод заставлял изыскателей уходить на материк: под снежным покровом поверхность земли делалась нераспознаваемой. Весь добытый аэрофотосъемочный материал, уже обработанный фотолабораторией и смонтированный фотограмметристами, был тщательно упакован и вместе с данными возвратившихся из тайги наземных партий топографов вывезен большими гидросамолетами в Иркутск и Читу. Вместе с драгоценными ящиками с изыскательскими материалами на материк были вывезены и почти все участники экспедиции.

Поселок преобразился. Сняты и убраны были жилые палатки. Остались только каркасы — как скелеты — вид печальный. Оборудование лагеря упаковали и убрали на зимнее хранение в складские деревянные помещения до будущей весны, до нового сезона, в который предстояло завершить съемку участка трассы. Разобрали по бревнышку нижнюю часть аппарели, чтобы ее не срезало весенним ледоходом. На таежной базе Олекминской экспедиции наступила непривычная тишина.

Отъезд с места базирования.

В планах работы изыскательских экспедиций есть специальный раздел, без которого никто не имеет права выходить в поле. Он озаглавлен «Свертывание работ и эвакуация». Там изложены правила еще более строгие, чем на работы по развертыванию исследований. Ликвидация пунктов базирования происходит по нескольким схемам: одни выходят из района исследований пешком вьючными караванами — с лошадьми или оленями, другие на катерах, лодках или плотах, третьи на самолетах. И надо было проследить и четко зафиксировать прибытие каждого на Большую землю. Шутка ли: оставить в тайге человека или группу без помощи, без продуктов и средств жизнеобеспечения — это почти верная гибель.

Однажды на озере Читканда перед открытием сезона — это было в начале июля 1939 года — летчик Дворников и штурман Кириллов опустились на МБР-2, чтобы проверить сохранность склада, оставленного с осени. Крылатая лодка на малых оборотах вошла в бухточку, как вдруг с берега прыгнул в воду черно-бурый зверь и поплыл к самолету. Оказалось, что это собака, оставленная по недоразумению в прошлом сентябре. Худая, облезлая, плывет и визжит. Чудом она тут перезимовала. Ей удалось прокопаться между плахами склада. Под ними жила, муку ела, снегом запивала. Такого, видно, натерпелась, что месяца два все к ногам людей жалась, не отходила. Потом немного обвыклась, но зорко контролировала все перемещения экспедиционного народа: как только начиналась посадка в лодку или на самолет, бросалась, расталкивая всех, и усаживалась первая. Приходилось за шкирку ее выволакивать — так сильно боялась она вновь остаться одна в тайге.

Эвакуация гидропорта на Олекме в 1938 году происходила с отклонением от плана. Здесь оставались пять человек во главе с начальником экспедиции Клочко. «Капитан» запланировал уйти с базы последним. Кроме него, в группу входили завскладом, он же электрик Фомичев, который настаивал на своем праве окинуть прощальным взглядом замки и пломбы, две женщины — Бутова и Морозова и, наконец, последний — развозящий — молодой летчик Евгений Ефимов.