— Товарищ начальник, совет колонии решил сегодня пойти с колонистами к озеру в лес. Просим вашего согласия, — обратился к Горайко Ковальский.

— Разрешаю, — ответил Петр Александрович.

Не успел Горайко отойти от строя, как увидел на дороге приближающийся к колонии автомобиль. Из машины вышел высокий мужчина в хромовых сапогах, синих штанах-галифе и зеленой рубашке, подпоясанной широким военным ремнем. Мужчина был в очках, с непокрытой головой.

Горайко на расстоянии не сразу узнал гостя, а когда подошел поближе, то увидел, что перед ним Антон Семенович. Макаренко в тот период работал заместителем начальника управления колоний несовершеннолетних наркомата внутренних дел Украины.

Пожали друг другу руки. На Горайко смотрели чуть прищуренные глаза.

— Слышал много о вашей колонии и вот приехал посмотреть… Хочу вместе с вами решить один важный вопрос: можно ли снять все эти высокие заборы и вышки с часовыми.

— Вопрос этот очень важный, — добавил Макаренко. — Если коллектив колонистов еще не подготовлен к этому, то как только снимем трехметровый забор, они разбегутся. Как вы думаете?

— Что вы, Антон Семенович, этого не может быть, — твердо заявил Горайко.

Макаренко улыбнулся и сказал:

— Я был уверен, что вы другого и не скажете.

Горайко давно уже думал об этом, и поэтому разговор с Антоном Семеновичем был для него особенно важным.

— Давайте это сделаем сразу. Что там откладывать.

— А что ж, я думаю, это предложение правильное, — ответил Антон Семенович. — Но сначала давайте соберем всех колонистов в клубе и по-деловому обсудим все: как и что следует делать.

Сигналист протрубил сбор. В большом зале клубного помещения собрались колонисты. На сцене за столом президиум.

Горайко рассказывал мне, что он на всю жизнь запомнил этот день. Прошло уже более тридцати лет, пройдут еще годы, но никогда не забудет он речь, сказанную тогда перед колонистами Антоном Семеновичем.

Макаренко поднялся из-за стола президиума, подошел к краю сцены, осмотрел всех приветливым взглядом и спокойным голосом начал:

— Товарищи колонисты! Посовещались мы с руководством колонии, членами совета и решили колонию сделать открытой.

В зале поднялось что-то невообразимое. Раздались громкие аплодисменты. Слышались возгласы: «Никто не будет убегать! Оправдаем доверие!».

Антон Семенович улыбался и наблюдал за воспитанниками.

— Мы верим вам, — сказал он, когда зал утихомирился. — Неужели кто-то убежит от этой прекрасной жизни? Возможно, будут и такие. Некоторые вспомнят своих родных, товарищей, жизнь на «воле» и захотят убежать. Это может случиться. Вот в такие минуты пусть подойдет воспитанник к маленькому заборчику, который будет окружать колонию, включит тормоз и даст задний ход.

Собравшиеся шумно реагировали на эту шутку, полную глубокого смысла. По залу снова прогремели аплодисменты и смех.

— Ну как, согласны? Можно ли снять забор с вышками для охраны или еще, может, рано? — улыбаясь, спрашивал Макаренко.

— Нет, не рано, давайте снимать и немедленно! Еще лучше будем работать и учиться! — слышны были в ответ дружные голоса.

Антон Семенович стоял, заложив руки за пояс, и внимательно прислушивался к этим выкрикам; он видел перед собой Петра, Ивана, Евгения или Степана, которых жизнь не миловала, из которых в колонии необходимо было воспитать граждан страны Советов.

Об этом Антон Семенович напоминал неоднократно. Его ученики тоже смотрели на своих воспитанников как на полноправных граждан и всегда доверяли им.

— Ну что ж, тогда будем снимать забор, — сказал Антон Семенович.

Чтобы работа спорилась, каждому отряду был отведен отдельный участок забора. Работа закипела с неслыханным энтузиазмом. Смех, шутки! А сколько песен было спето — и сосчитать невозможно, — вспоминал Горайко.

Все то время, пока ломали забор, Антон Семенович сидел во дворе колонии и любовался работой воспитанников.

— Думаю, что убегать из колонии никто не будет. Правда, все зависит от того, как воспитанники ценят свою колонию, как справляется коллектив воспитателей с работой… — Антон Семенович умолк. — Но могут быть и побеги, особенно, когда придут новые воспитанники, не знающие традиций колонии.

— Я видел, — продолжал Макаренко, — почти всех воспитанников, это прекрасные, жизнерадостные, трудолюбивые ребята. У них есть все, что необходимо человеку. Когда я приехал первый раз в Куряж, то у нас ничего не было: еще давала знать себя разруха гражданской войны. И, несмотря на это, мы создали крепкий здоровый коллектив, основанный на доверии, труде и энтузиазме…

А посмотрите что теперь! Сколько у нас колоний: имени Дзержинского, в Прилуках, в Виннице и много других. Государство отпускает большие средства на это великое дело. Вот и у вас в колонии — прекрасное оборудование, мастерские, школа, хороший клуб. Вы готовите токарей, слесарей, они получают нужную квалификацию, едут работать на заводы страны…

Он умолк.

— Совершенно правильно, Антон Семенович, — сказал начальник колонии Николай Михайлович. — Наши воспитанники хорошо работают на заводах Донбасса, Киева. Они окружены вниманием рабочих, влились в трудовую семью, и никто не напоминает им о прошлом. Мы интересуемся их жизнью, переписываемся с ними.

— Очень хорошо вы делаете, — сказал Антон Семенович. — Работа воспитателя среди покалеченных жизнью детей — дела очень ответственное и тяжелое. Но оно необходимо, благородно…

…Где-то за горизонтом заходило солнце. Приближался вечер.

Заканчивали снимать забор, и Антон Семенович, посмотрев на часы, сказал:

— Мне пора ехать. Дорога дальняя.

Он поднялся: крепко пожал всем руки, попрощался с воспитанниками, и вскоре его машина скрылась за поворотом дороги. Долго еще стояли воспитанники во дворе, провожая глазами этого близкого им всем, скромного и душевного человека…

Горайко не раз вспоминал свою работу в колонии, свои первые шаги, встречи с воспитанниками и воспитателями.

Уходя из колонии, он с болью в сердце оставлял воспитанников, которым отдал свои лучшие годы. Но он был рад, что его труд по перевоспитанию бывших беспризорников и правонарушителей дал положительные результаты.

Ему самому работа в колонии дала немало: в частности, научила разбираться в людях, и, когда он стал следователем, а затем прокурором, опыт этот ему очень пригодился.

В дальнейшем жизнь у Горайко сложилась примерно так же, как и у многих его сверстников. Но и в самые трудные дни войны Горайко помнил колонию в Таганче и ее воспитанников, большинство которых с оружием в руках отстаивали свободу, независимость и честь советской Отчизны.

ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА НАЗАД

Вопрос шел о пенсии для вдовы военнослужащего Ивана Рахунова, в годы войны заочно осужденного как изменника. Его вдова явилась ко мне вместе с сыном и представила неоспоримые доказательства невиновности мужа, даже не знавшего о приговоре.

Так утверждали мои посетители, так оно, по-видимому, и было в действительности. Однако проверить их заявление было необходимо.

И вот передо мной архивное дело, уводящее нас к тем дням, когда шла ожесточенная борьба с гитлеровскими захватчиками.

Вряд ли есть необходимость останавливаться на всех деталях этого дела. Я ограничусь только теми материалами, которые касаются непосредственно Ивана Рахунова и его близких.

…Это трагическое происшествие случилось в конце 1941 года, в лютые декабрьские морозы, в районе озера Ильмень.

Иван Рахунов — старшина разведывательной роты получил приказание проникнуть в тыл врага, чтобы добыть «языка» и проверить некоторые данные. Выбрав группу из трех человек, Рахунов отправился с ними выполнять ответственное задание.

Очевидно, Рахунов не имел времени, чтобы проверить людей, с которыми шел на опасное поручение. Так или иначе, но он взял с собой первых попавшихся ему на глаза из числа добровольцев. Если добровольцы, то разве можно в ком-нибудь усомниться? Рахунову, по-видимому, тогда и в голову не приходило, что знать людей — первое правило для любого командира, даже такой небольшой группы людей, как та, что была под его началом… Потом Рахунов стал умней. Впрочем, не будем забегать вперед, скажу только, что Михаила Шавлака брать с собой, безусловно, не следовало…