ГОРАЙКО ВСТРЕЧАЕТСЯ С МАКАРЕНКО

В своих очерках и рассказах я уже не раз вспоминал моего большого друга Петра Горайко. Он много повидал на своем веку, я никогда не терял с ним связи, и мне ли не знать его биографию, как собственную?

…Живописные украинские пейзажи. Степь, распаханные полосы жирного чернозема, изумрудные луга. По берегам рек — вербы и тополя, а дальше густой манящий лес.

Вьются дороги, обсаженные деревьями, путник всегда может отдохнуть под тенью листвы.

Въедешь в село — вокруг зелень. Сады, черемуха, акация и сирень, а среди них белеют хаты.

Люблю я родной край, его приветливых и трудолюбивых людей.

Вот и село Каплуновка, которое, по преданию, основал казак Ахтырского полка Каплун. Недалеко отсюда, еще на моей памяти, проходил Чумацкий шлях на Харьков и далее в Крым. Выйдешь за село, пройдешь километров пять и увидишь курганы — казацкие могилы. Взберешься на курган в ясный солнечный день — и далеко-далеко на горизонте увидишь темную полоску леса. Это правый берег Ворсклы…

Здесь родился Петр Горайко, здесь прошли его детство и юность.

В Каплуновке же Петр вступил в комсомол…

Заканчивалась гражданская война. Еще по селам раздавались выстрелы в окна активистов. Комсомольцы были в первых рядах борьбы с бандитизмом. Стойко защищал Петр в те неспокойные времена Советскую власть.

Проходила юность… Школа, техникум, а с 1930 года — Харьковский юридический институт.

Всего о нем не расскажешь, но вот о том, как в дни молодости он работал в исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних, мне бы очень хотелось поведать читателю.

Горайко попал туда вскоре после окончания института. В Наркомате внутренних дел Украины при направлении на работу его предупредили, что в колонии, куда он едет в качестве заместителя начальника, недавно была «волынка», но, что означает это слово, — не объяснили.

Сказали только: будут трудности, не робейте…

Бывший замок графа Понятовского, где помещалась колония, был расположен в старинном красивом парке. В главном корпусе проживало более пятисот воспитанников, бывших беспризорных, и ребят, осужденных за различные преступления.

Когда Горайко подходил к зданию, он заметил, что почти все окна лишены стекол, а в рамы вместо них впихнуты обыкновенные подушки.

— Удивительно, — подумал Горайко.

— Вы смотрите на наши подушки? Не удивляйтесь. Это во время «волынки» стекла повыбивали из-за неправильных действий начальника караула, — объяснил Горайко кто-то из воспитателей.

Начальник колонии Николай Михайлович и Горайко начали обход колонии.

В комнатах было холодно и неуютно. Группами возле печек сидели колонисты в черных бушлатах и шапках-ушанках. Кровати были не убраны. Все разбросано, все в беспорядке.

Когда они входили в комнаты, что-то исчезало в рукавах бушлатов воспитанников.

— В карты играете? — напустился на них начальник, — а ну-ка отдавайте, да побыстрей!

Никто не пошевелился. Все сосредоточенно и угрюмо молчали.

— Я хочу познакомить вас с моим новым заместителем, — сказал Николай Михайлович.

Опять никакой реакции. Парни даже не привстали.

От посещения главного корпуса колонии у Горайко осталось тяжелое впечатление.

Вернувшись в свою комнату, серьезно задумался над тем, что увидел. Сумеет ли он здесь работать? Справится ли? Может быть, надо немедленно, не откладывая этого ни на один день, уезжать отсюда. И в то же время: «В панику бросился, товарищ Горайко, сам сюда напросился, а теперь собираешься дезертировать. Хорош…».

Так боролись в нем два чувства, два желания: остаться и уехать. Нет нужды говорить, что взяло верх первое.

Не стану больше углубляться в психологические переживания моего друга. Скажу только, что он быстро освоился с новым для него делом, с новой, не совсем обычной обстановкой и вскоре жизнь вошла в свою колею. Он и здесь отдавал себя целиком работе. Конечно, бывали и ошибки, но он не прекращал попыток увлечь за собой разношерстную и норовистую массу воспитанников.

Многое уже было достигнуто. Здание колонии привели в порядок. Укрепилась дисциплина. Был создан совет колонии, что оказалось нелегким делом: уж больно сильны были еще «идеи» уголовщины с ее псевдоромантической подкладкой. Работа шла напряженно, но поскольку результаты уже вырисовывались, это воодушевляло Горайко. Коллектив стал организованнее, сплоченнее, почти все работали на производстве и учились в школе.

Из этой поры Горайко запомнился один эпизод, о котором много лет спустя он мне рассказывал, сохранив, однако, в памяти все детали эксперимента, грозившего закончиться печально для всей карьеры моего друга на воспитательском поприще.

Приближались первомайские праздники.

Недалеко от местечка, где находилась колония, километрах в трех-четырех, в лесу было несколько красивых прудов. Вокруг живописный лес. Горайко решил привести сюда человек двести воспитанников и провести с ними весь день в лесу. Идея, предложенная совету колонистов, очень понравилась всем и была встречена с большим энтузиазмом.

Первого мая, после того, как колония под звуки бравурного марша с развернутыми знаменами прошла по местечку, Горайко отобрал около двухсот колонистов и пошел с ними в лес. Веселые игры, катанье на лодках сразу захватили воспитанников. Когда же перевалило за полдень, Горайко заметил какое-то беспокойство среди колонистов. Он сразу понял, что кто-то сбежал, но не подал вида, что заметил это.

К вечеру, когда все игры были переиграны, когда колонисты порядком утомились и с огромными букетами черемухи стали выходить из леса, заиграл сигнальный сбор.

Отсутствовали восемнадцать человек. Горайко стоял перед строем и молчал. Значит, что-то недоработал, раз столько сбежало из колонии. Найдутся среди воспитателей такие, которые скажут: «Эксперимент на доверие провалился»… А что им возразишь?

Он не думал о взыскании со стороны начальства, не это его беспокоило; он был зол на себя за то, что все так быстро пошло прахом.

Воспитанники видели настроение Горайко, они стояли в строю и молчали. Некоторые из них сжимали кулаки, возмущенные поведением сбежавших. Именно это и успокаивало Горайко.

«Чего паникуешь, ведь большинство тебя поддерживает, они за тебя горой стоят!» — думал он.

Затем Горайко отдал приказание идти в колонию, а оркестру играть что-нибудь пободрей. Сам же он задержался в лесу. Может быть, кто-то просто отстал, подойдет, не верилось, что все 18 человек ушли. Нет, этого не могло быть!

Подождав, Горайко хотел было уже идти вслед за воспитанниками, как вдруг увидел, что человек пятнадцать воспитанников возвращаются.

— Петр Александрович! — сказал один из воспитанников, Володя Ковальский, — вы идите в колонию, а нам разрешите пойти поискать их. Мы всех доставим в колонию!

На Горайко смотрели полтора десятка надежных, стойких ребят. Ну как не поверить им!

— Идите, ребята.

Горайко в тот момент не думал о последствиях своего поступка, он просто верил, что эти колонисты не уйдут, и вот это-то и было решающим в такую напряженную минуту. Он понимал, что ребят окрыляло высокое доверие к ним, бывшим беспризорникам.

Вскоре Горайко догнал колонну воспитанников. У ворот колонии стоял начальник — Николай Михайлович. Все уже знали о случившемся.

— Ну, что, Петр Александрович, сколько сбежало? — спросил начальник.

— Восемнадцать.

— Нет, меньше, уже четырех задержали. Ничего, не падай духом, все будет в порядке.

В колонии среди воспитанников шло глухое брожение:

— У, сявки! Ушли, гады, доверием воспользовались.

— Ты убегай, но знай когда… — и сыпались угрозы в адрес сбежавших.

К ночи было доставлено еще восемь человек. Некоторые из них были избиты.

— Кто побил? — спросил Горайко двоих.

— Никто, когда убегали, упали в глубокий ров и ушиблись.

Ковальский, стоявший рядом, улыбнулся и сказал:

— Что ж вы такие неловкие? Надо учиться преодолевать препятствия, а то видите как — упали и разбились…