— Могу, — он дернулся и, не напрягаясь, двинулся в сторону берега. Господи! Не дай Бог увидеть что-нибудь более ужасное, чем человек, спокойно идущий сквозь камни…

Когда он выбрался на берег, с него стекала самая настоящая вода. Вода, которой мы не видели. Ее не было!

— Сашка, — он посмотрел на мокрую одежду, — что здесь происходит?

Знаете, я вдруг понял. Все стало ясно и понятно, даже логика в этих невероятных вещах была.

— Все очень просто, — я грустно усмехнулся, — ты видишь призрак, и в этом ничего удивительного. Увидеть может каждый, но вот почувствовать порожденный призраком фантом, как физическое тело, могу только я. Наверное, в этом и есть наше отличие от обычных людей. Дальше ты не пройдешь, не пытайся…

— Не надо туда идти, Саша, — Казимерас покачал головой, — не стоит.

— Надо, поверь мне, надо…

Я повернулся и медленно, на деревянных ногах пошел к дому. В наступившей тишине было слышно, как, стоя на берегу, Казимерас читал молитву, словно она могла помочь или добавить сил. Правы были предки — каждый умирает в одиночку. Кованое дверное кольцо тихо звякнуло, жалобным скрипом отозвалась дверь, открывая взгляду небольшую комнату. В углу чернел камин, увенчанный широкой полкой, на которой стояло два бронзовых подсвечника. Рядом на полу лежали дрова, покрытые, как и все в этой комнате, толстым слоем пыли. Не похож этот дом на призрак, но много ли я видел таких домов? Затхлый запах перемешивался с еле уловимым ароматом табака. Если бы не пыль, покрывающая вещи, то можно представить, что хозяева скоро сюда вернутся. И вновь, как и несколько сотен лет назад, будет гореть в камине огонь, разгоняя вечернюю сырость и холод. Я на несколько секунд задержался на пороге, проглотил подступивший к горлу комок и, резко выдохнув, сделал шаг в комнату.

Странное ощущение, ничего не скажешь. Страха не было. Совсем. Будто домой вернулся после долгой дороги. Кажется, знакома каждая вещь, каждый фолиант в книжном шкафу, который разместился вдоль одной из стен. Неужели я здесь жил?

Хотя нет — чувство вдруг пропало, словно его и не было; возвратился обычный животный страх, от которого колени ослабли и стали дряблыми. Подошел к столу, на котором лежало несколько пачек бумаг, перетянутых крест-накрест бечевой, и стоял небольшой подсвечник, закапанный свечным салом. Черт! Я вдруг вспомнил, что рюкзак оставил на берегу! Нет, возвращаться сюда еще раз — увольте… Сорвал с себя свитер и начал складывать в него пачки бумаг, словно был твердо уверен, что пришел сюда именно за ними. Чем меньше оставалось на столе бумаг, тем слабее становился фантом. Когда осталась последняя пачка, стены дома стали полупрозрачными; сквозь них был виден лес, Казимерас, преклонивший колени на берегу, и вода! Сквозь камни проглядывала вода этого чертового озера, будь оно проклято! Я лихорадочно сгреб какие-то мелочи, лежащие на столе, схватил последнюю пачку и бросился вон из дома. Воздух стал густым, как глина — я продирался к выходу, физически ощущая, как воздух словно когтями царапает кожу. Когда бежал к берегу, камни под ногами дрогнули. Нет, под ними не вода — земля! Черная и жирная, блестящая, как нефть, она вставала на дыбы, выталкивая к берегу, где, с широко открытыми от ужаса глазами, застыл Казимерас и безостановочно крестил меня. Я рухнул на берег, но ксендз схватил меня за руку и потащил прочь от этого места. Ударила молния, и нас швырнуло на землю. Потом… Потом наступила тьма…

Сознание возвращалось медленно, словно нехотя. Я выдирался из темноты забытья, сквозь непонятный разноголосый гул, повторяющий мое имя.

— Сашка, — Казис тряс меня за плечо, — твою богомать со всеми угодниками, ты жив?!

— Да, — я открыл глаза, — вроде жив…

— Слава Богу! — он перекрестился и посмотрел на меня. — Думал, уже не очнешься.

— Не дождетесь! — я поморщился и попытался встать. — Только ног не чувствую…

— Лежи, сейчас помогу, — он, кряхтя, поднял меня на руки и отнес в сторону, положив на теплую землю. Солнце стояло высоко, согревая землю, и мир будто пробуждался от сна — появились запахи лесных цветов и трав. От сосны, нагретой на солнце, донесся аромат смолы, наполняя воздух светом и жизнью.

— Неужели вырвались? — спросил Казимерас и вытер блестящее от пота лицо.

— Думаю да… — отозвался я. — Ты давно очнулся? Где мы вообще находимся?

— Нет, — он покачал головой, — минут десять назад в себя пришел. А где… Не знаю, но мне кажется, именно там, куда вчера так стремились.

— На том свете? — попытался улыбнуться я.

— Думаю, тот свет выглядит немного иначе, — он посмотрел на свои часы, потом потряс их и поднес к уху. — Идут.

— Сколько сейчас времени?

— Двенадцать. Полдень. Знаешь, а мне кажется, оно больше не появится, — он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Никогда?

— Надеюсь, — кивнул он и закашлялся, — это было страшно. Почему оно появлялось, как ты думаешь?

Я попытался сесть, но решил не мучить организм — ему и так вчера неплохо досталось. Привалившись к сосне, похлопал себя по карманам и, достав смятую пачку сигарет, грустно заглянул внутрь. Выудил одну чудом уцелевшую сигарету и с наслаждением закурил, глубоко затягиваясь крепким дымом. Смотри ты, не слабо мне досталось; затянулся — и голова закружилась.

— А Бог его знает… Может, там найдется ответ? — кивая на завернутые в свитер бумаги, сказал я. — Там много разных бумаг, может, что-нибудь и найдем.

— Посмотрим, — согласился ксендз.

— Слушай, Казимерас, если выберемся отсюда, свяжись со своим другом из Ватикана, — я даже поморщился. Такое ощущение, что последний рывок забрал последние силы, даже говорить трудно. — Напиши или позвони, не знаю, как вы там общаетесь. Пусть приезжает, будем вместе изучать. Что-то мне подсказывает, что они в этом быстрее разберутся, чем мы с тобой…

— Хорошо, позвоню, — Казимерас посмотрел на небо и вдруг усмехнулся. — А знаешь, все-таки здорово, мы их сделали! Будто в молодость вернулся! Там проще было — здесь свои, по ту сторону — чужие, наше дело правое и все такое…

— Да, наверное, так… Ты уже окончательно в себя пришел?

— Я ведь по фантому не лазил, — он поморщился. — Жаль, что не довелось внутри этого дома побывать. Интересно, как выглядит прибежище нечистой силы.

— Как? — руки подрагивали, словно я не сигарету, а штангу на весу держал. — Да никак не выглядел — дом как дом. Обычный, даже можно сказать, уютный. Зря я сразу за эти бумаги схватился; глядишь, было бы время все помещение осмотреть.

— Хорошо, что живым выбрался, — он смотрел на меня уставшими глазами и грустно улыбнулся, — я как увидел, что за тобой дом исчез и земля на дыбы встает, думаю — ну все, н-на, трындец Сашке, ща накроет — не откопаю.

— Как ты выражаешься, Казис, словно не духовное лицо, а боец после заварушки! «Трындец», «ща накроет»… Тебе по статусу положено быть смиренным и благостным. Ладно, отче, давай уже выбираться из этого леса, нам здесь делать нечего, — я попытался встать, но сморщился — что-то больно врезалось в тело.

Покопавшись в кармане, выудил несколько вещиц, которые сгреб со стола, не глядя. Несколько монет, судя по всему, золотых; маленький, величиной с ноготь большого пальца, кусочек мрамора; и, смотри ты мне — массивный золотой браслет, увенчанный красивым камнем темно-бордового цвета. Вокруг него расположились еще двенадцать камней, поменьше размером, и не красные, а черные. По всей длине обвивалась искусно сделанная змея, держащая в пасти маленький ключ. Я покрутил браслет, чтобы солнце не блестело на гранях, и заметил на внутренней стороне полустертую надпись. Буквы расплывались, даже смотреть было больно. Но я успел прочитать…

«Познав истину, примешь смерть, как благо»…

Часть вторая

Perspicientia veri — познание истины