Мы облегченно вздохнули и кинулись с возгласами радости к самолету. Не каждый день доводилось нам видеть столь блистательный взлет и посадку, да еще при боковом ветре!

Подбежали к самолету, а Денисов и не думал покидать его. Развернул его по ветру и снова взлетел. Сделал несколько фигур высшего пилотажа, как бы имитируя бой с противником. Снова с напряженным вниманием следим за посадкой теперь уже при попутном ветре. Подталкивая друг друга локтями, восхищенно улыбаясь, мы чувствовали и понимали, что с таким учителем наверняка овладеем сложными приемами, расширим возможности нашего летного мастерства.

Денисов все еще не покидал кабины И-16. Он приказал лишь убрать посадочные знаки. Вот командир опять в воздухе. Короткий, энергичный воздушный «бой». Как бы вынуждая противника к посадке, Денисов прижимает его к земле и, точно рассчитав место приземления и пробег машины, останавливается неподалеку от нас, сгрудившихся на старте.

Мы были покорены его мастерством. Денисов практически показал: на самолете И-16 можно выполнять полеты, не предусмотренные инструкцией по эксплуатации.

Затем состоялся детальный разбор полетов в необычных для нас условиях. Денисов, совсем не уставший, а только разгоряченный и взволнованный полетами, объяснял и показывал жестами, как это обычно делается у летчиков, приемы в условиях сложных полетов.

— Есть вопросы? — заканчивая объяснения, спросил Денисов.

Вопросы были. И много. Командир терпеливо и подробно отвечал.

Потом на учебно-тренировочной машине УТИ-4 он приступил к вывозке командиров частей и подразделений. После вывозных полетов каждый из нас на истребителе И-16 произвел по нескольку самостоятельных вылетов при боковом и попутном ветре. Не скажу, будто эти, как бы теперь сказали, экспериментальные полеты дались нам легко, без труда, без напряжения, этак — сели и полетели. Уже каждый вывозной полет стоил не мало нервов. Денисов предупреждал еще на земле, что возьмет управление на себя лишь в критическом случае. Конечно, кто из нас хотел, чтоб командир соединения определил, будто пилот и машина находятся в критическом состоянии. Старались изо всех сил, вылезали из кабин мокрые, как мыши. Не от жары, конечно. Но ни один из командиров частей и подразделений не осрамился.

Когда вывозка, а затем и самостоятельные экспериментальные полеты завершились, мы пришли к четкому и интересному выводу. Оказалось, истребитель И-16 вполне сносно, даже уверенно ведет себя при взлете и посадке при боковом и попутном ветре. Правда, при таких полетах от летчика требуется неослабное внимание, предельная собранность и самообладание.

Летный день прошел без происшествий. Командир соединения поблагодарил нас за отличное выполнение задачи.

В последующие дни мы доводили отработку взлетов и посадок, но уже без стартовых знаков и на ограниченной размерами полосе.

Мы понимали: война в Испании — прелюдия к более ожесточенным боям. И тем, кому доведется повоевать добровольцем в республиканской армии, и тем, кому не доведется, одинаково жизненно необходим опыт воздушных боев в небе Испании. Этот опыт стал практически осваиваться в частях и подразделениях нашего гарнизона.

Учеба летного состава продолжалась на земле и в воздухе. Постепенно, но неуклонно, переходя от простого к более сложному, мы осваивали практический боевой опыт испанской войны.

О наборе добровольцев в испанскую республиканскую армию по-прежнему ничего не было слышно. Молчал, словно воды в рот набрал, даже «солдатский вестник».

Тем временем газеты писали и радио сообщало об упорных, ожесточенных боях в Испании. Особенно на севере, в районе Бильбао.

В Советском Союзе продолжался сбор средств в помощь народу героически борющейся Испании. Писалось много и о том, что в ряды республиканцев изо дня в день вливаются все новые и новые добровольцы-интернационалисты, прибывающие из различных стран мира.

А у нас в соединении о наборе добровольцев — ни гу-гу…

Прошло некоторое время, и молнией облетела наш гарнизон весть:

— Москва прислала к нам комиссию…

По сообщениям «солдатского вестника», члены комиссии будут беседовать с летчиками, изъявившими желание поехать добровольцами в Испанию.

Ожидая собеседования, мы как бы готовились к серьезному экзамену. Омрачало нас то, что «вакантных» мест всего десять-пятнадцать. А летчиков, уже давно подавших письменные рапорты, насчитывалось более пятидесяти. Наше волнение достигло предела.

«Кого возьмут? Каковы мои личные шансы на успех?» — так мысленно спрашивал себя каждый.

Начали приглашать на собеседование. Многие летчики выходили из комнаты, где проходили беседы, недовольные собой. Хотелось сполна излить свои чувства, убедить членов комиссии, что именно ты достоин высокой чести стать добровольцем, именно ты отлично зарекомендуешь себя в боях с фашистами. А с языка срывались — так думалось — дежурные фразы: «Хочу помочь испанскому народу», «Хочу сразиться с фашистами…»

Лица членов комиссии были непроницаемы. Летчики покидали кабинет с убеждением, что не смогли доказать представителям: «Меня, именно меня и прежде всего меня необходимо послать добровольцем в армию Испанской республики!»

Два дня томительных ожиданий казались бесконечными.

Наконец треволнения улеглись. Нам объявили имена тех, кто зачислен добровольцем. В группу вошло двенадцать летчиков: Платон Смоляков, Иван Панфилов, Виктор Годунов, Виктор Скляров, Иван Соколов, Георгий Шубин, Евгений Соборнов, Алексей Ильин, Андрей Микулович, Илья Базаров, Петр Сильвестров. Старшим группы назначили меня.

Все мы хорошо знали друг друга. Еще бы! Служили в одном соединении.

Самому старшему из нас едва стукнуло двадцать шесть, а младшему — двадцать два. Здоровья всем не занимать. Каждый из нас — спортсмен. Каждый освоил истребитель И-16.

Наша группа представляла собой веселую, жизнерадостную компанию. Ребята всегда были готовы незлобиво подшутить над приятелем и понять шутку. Резвые, остро чувствовавшие юмор, мы могли дружно и громко хохотать, потому что жизнь била в нас ключом, все было впереди, мы — счастливчики, и любая опасность — трын-трава, коли рядом друг. «Один за всех, все за одного», «Сам погибай, а товарища выручай» — эти заповеди воинского братства воспринимались нами не как красивые слова, а как закон, цель и смысл нашей жизни и нашей борьбы.

Когда я узнал состав группы, во мне появилась твердая убежденность, что никто из ребят не подведет ни себя, ни товарища, что мы с честью оправдаем доверие партии, комсомола, Родины.

Не на прогулку мы едем за Пиренеи, а воевать.

Прощание с семьями… Они не знают, куда именно мы отправляемся. Догадываются, может быть, но вида не подают. Матери, жены военных — это особые матери и особые жены. Разлуки, тревоги за дорогих им людей они переносят мужественно, сознавая, что сын или муж идет на риск ради сотен, тысяч других людей, ради счастья сотен, тысяч не только родных, но и чужих детей… Да, сознавать это и провожать сыновей и любимых с сухими глазами, с улыбкой гордости…

Все-таки матери и жены военных — особые матери и особые жены!

Прощаемся с «невезучими» товарищами и друзьями, остающимися в гарнизоне. Утро свежее, ясное, ласковое.

— Ребята, пишите! — слышалось с перрона.

— Напишем, напишем! Каждый день по строчке! — отвечали мы, высовываясь из окон вагона, хотя не знали точно, но догадывались, что весточку, наверное, скоро послать не удастся.

Последний звонок станционного колокола. Три мерных звучных удара. Поезд двигается мягко, набирая скорость, унося каждого навстречу своей судьбе.

Москва… Сутолока прокаленных меж домами улиц, размягченный жарой асфальт под ногами, прохладные коридоры толстостенных высоких зданий… Назойливые мысли: а вдруг в последнюю минуту что-то случится и мы или я один никуда не поедем. Но вот нам выдали документы, гражданскую одежду.

Через три дня мы оказались в Ленинграде. Можно сказать, прямо с Московского вокзала попали на борт теплохода «Кооперация». Перед отплытием, как по старому русскому обычаю перед дорогой, помолчали. Бывает молчание, которое насыщено смыслом и содержанием больше, чем шумные и многословные тирады.