На этот раз Сьюзен не проявила должного сочувствия.

— Ладно, мама. Ты скоро вернешься в свой скучный Палм-Бич. Неужели ты не можешь хотя бы попытаться развлечься?

Сьюзен не сомневалась, что мама моментально забудет обо всех неприятностях, как только отец вернется из Кингстона вместе с генерал-губернатором, но она жестоко ошиблась. Несмотря на то что накануне он провел дома не больше часа, родители, должно быть, успели поссориться. И это была не жаркая короткая перепалка, которая сразу забывается, а именно к таким Сьюзен привыкла дома. Последнее время между ними все чаще стали вспыхивать тяжелые ссоры, после которых мать несколько дней ходила с безвольно опущенными уголками рта и даже двигалась и говорила с трудом.

Не удивительно, что отец почти не бывал дома, устраивая для них различные поездки и экскурсии, точно агент бюро путешествий, навещал их и уезжал снова, не задерживаясь дольше трех-четырех дней. Не стала исключением даже нынешняя поездка на Ямайку, предпринятая по приглашению генерал-губернатора острова и удачно совпавшая по времени с ее днем рождения, о чем, как она сказала отцу, можно было бы с тем же успехом забыть; она знала, что «праздник века», который устраивали в ее честь сегодня вечером, на самом деле являлся приятным дополнением деловой заинтересованности «Тауэрс фармасетикалз» в бокситах на Ямайке и возможных капиталовложениях в некоторые разработки, начавшие осуществляться на острове.

Из своего окна Сьюзен видела крышу шатра, сооруженного для празднования ее дня рождения, разукрашенного английскими и американскими флагами. А дальше простирались северные склоны обширной плантации. Помощник генерал-губернатора рассказал ей, что плантация насчитывает тысячи деревьев какао, ряд за рядом старательно затененные насаждениями бессмертника, ослепительно красивого в своем наряде из золотисто-красных цветов, особенно в лучах утреннего солнца.

На часах только восемь пятнадцать. Она терпеть не может просыпаться в такую рань; в просторной, обставленной старинной мебелью спальне Сьюзен особенно остро чувствовала, что она одна и одинока в свой день рождения. В одном ее мать оказалась права: дощатые ставни, так полюбившиеся английским колонистам, плохо защищали от яркого утреннего света. Для тех, кто страдал бессонницей, подобно Сьюзен и ее матери, это было совершенно невыносимо.

Она закрыла глаза, размышляя о предстоящем вечере. Из Кингстона приезжал лучший на Ямайке оркестр, и ожидалась оригинальная программа танцев, составленная в истинно британских традициях, и, как лично заверил девушку Его Превосходительство, не будет недостатка в блестящих молодых англичанах. Обещали даже показать представление — танец с факелами, а она сама намеревалась научиться танцевать какой-нибудь туземный танец, нечто вроде лимбо, так почему же она чувствует себя такой измученной и подавленной?

Может, она скучает по Алексу? Нет, и само по себе это было достаточным поводом, чтобы прийти в уныние. В определенном смысле ей отчаянно хотелось иметь близкого человека, разлука с которым стала бы испытанием, но в ее жизни не было никого, по кому она могла бы тосковать, за исключением Алекса.

Раздался громкий стук в дверь.

— Сьюзен! Сьюзен, дорогая, ты проснулась?

— Да, папа, одну минуту. — Она накинула халат и побежала открывать дверь.

— С днем рождения, мой ангел. Я не мог ждать ни минуты в этом раю, так мне хотелось поскорее поздравить тебя и пожелать много-много счастья. — Бенедикт подхватил ее на руки и закружил. — Ну разве это была не замечательная мысль — отметить твой день рождения здесь? Британцы собираются чествовать тебя, как принцессу крови. Не хочешь ли поплавать со мной до завтрака? Мне не терпится смыть с себя прах цивилизации. Как насчет подарка? Подождешь?

— Дай мне десять минут. Конечно, подожду.

Они шли на пляж, ступая по толстому лиственному ковру, заглушавшему шаги; воздух был напоен сладким, опьяняющим ароматом цветов шоколадных деревьев, похожих на лилии, их опавшие лепестки шелковым серпантином вились вдоль тропинки.

Сьюзен робко взглянула на отца. Может быть, рассказать ему об Алексе и спросить совета? Такие минуты душевной близости, как сейчас, выпадали редко. Она дернула отца за руку, призывая остановиться на мгновение, и взволнованно заглянула ему в лицо.

— Пап, я знаю, ты не в восторге, что я еду в Европу работать на «Вог», а не на тебя, и знаю… — Ее голос замер, когда она увидела, как внезапно изменилось выражение его лица — веселая, беззаботная улыбка угасла, взгляд сделался напряженным и суровым, к чему она, кстати, больше привыкла.

Она обернулась, недоумевая, на что он смотрит. К ним приближалась Людмила: темно-зеленое купальное полотенце было обернуто вокруг ее тела наподобие саронга, длинные волосы, мокрые от морской воды, струились по белым алебастровым плечам. Она выглядела скорее как русалка, нежели служанка[11], с возмущением подумала Сьюзен, словно неведомое, загадочное морское создание, выброшенное волной на берег. Ей стало обидно, что по какой-то непостижимой причине появление их горничной решительным образом повлияло на настроение отца и нарушило их уединение и атмосферу взаимопонимания. Она изумилась, когда отец, вместо того чтобы пройти мимо Людмилы, коротко поздоровавшись, сказал:

— Должно быть, ваш скоростной заплыв побил все рекорды, Лу. Не хотите ли еще поплавать с нами?

Лу?

Сьюзен собралась запротестовать, но, к ее облегчению, Людмила отрицательно покачала головой.

— Нет, сэр, я должна возвращаться. Меня ждут в оранжерее. Сегодня много дел.

Сьюзен пристально смотрела на нее без тени улыбки, даже когда Людмила сказала:

— С днем рождения, Сьюзен.

— Благодарю, Людмила. Пожалуйста, прежде чем идти на кухню, узнай, не нужно ли маме что-нибудь.

К удивлению Сьюзен, надо же — отец повернулся и следил, как Людмила быстро идет обратно к старому дому.

— Откуда ты знаешь, что она купалась?

— Что?

Казалось, отец полностью погружен в свои мысли.

— Людмила. Откуда ты знаешь, что она…

Он обнял дочь за плечи, прервав на полуслове.

— Странная молодая женщина. Я видел, как она шла на пляж не больше двадцати минут назад. И мне неожиданно пришла в голову совершенно ужасная мысль: «Вдруг она исчезнет в море? Кто тогда управится с прической твоей матери вечером, когда соберется вся местная аристократия, чтобы поздравить маленькую принцессу?»

Сьюзен послушно рассмеялась, так как знала, что он ждет этого, но подавленное настроение, с которым она проснулась, необъяснимое и нелепое чувство уныния не покидало ее почти весь день; ей стало легче, лишь когда из Лондона позвонил Чарли, ее брат, — она как раз одевалась к приему.

— Я заказал этот звонок за два дня, сестричка. У нас здесь глубокая ночь. С днем рождения — с опозданием на два часа. Как твои успехи в столь благородной и державной компании? Мама жаловалась в письме, какую она приносит жертву, покинув цивилизованное общество Палм-Бич и поселившись в джунглях, — только ради тебя! Я слышал, удалось заполучить для тебя сегодня даже влиятельного герцога или кого-то в этом роде. Посмотри внимательно, нет ли у него ямочки на подбородке; она означает, что у него ямочка кое-где еще…

— О, Чарли, хватит! Как приятно тебя слышать! — И это воистину было так! Его голос звучал, как всегда, жизнерадостно и беспечно. Связь прервалась раньше, чем она успела выяснить, нравится ли ему Лондонская экономическая школа, но после звонка брата ее настроение изменилось к лучшему.

И когда пришла Людмила, чтобы украсить ее прическу мелким жемчугом и лентами в тон ожерелью из аквамаринов — подарок родителей, Сьюзен отнеслась к ней почти дружелюбно.

Отец прав. Людмила была странной женщиной, которая частенько ужасно раздражала Сьюзен, чего не скажешь о матери. Вероятно, мама никогда и не позволит себе рассердиться, так как не вызывало сомнений — Людмила оказалась сокровищем, она могла сделать все, о чем ее просили, лучше кого-либо на свете.