— Я постараюсь! — шепотом пообещал Сашка, аккуратно ставя пустой пластик рядом с собой и проваливаясь в сон….

…Его "выписали" ровно через десять местных суток. Как пояснил "санитар", десять суток — это предельный срок содержания заключенных в больнице Годо. После десяти суток лечения заключенного либо выдворяют в общий барак, либо…. "Медбрат" после этих слов поджал губы и выразительно посмотрел на потолок.

Впрочем, Заречнев не поводу ранней "выписки" не переживал вообще. Бульоны, которыми его четыре-пять раз в день "потчевал" "медбрат", так и не назвавший своего имени, видимо был не совсем обычным.

Точнее говоря — совсем необычным.

Ушлые зеки каким-то образом умудрялись "напихать" в небольшую по объему пластиковую тару столько калорий и витаминов, что Сашка буквально возрождался, день ото дня набирая утраченные в карцере силы.

— Кушай! Кушай! — частенько приговаривал "санитар". — Набирайся сил, они тебе скоро понадобятся!

Однако на законные Сашкины вопросы — когда, зачем и как именно, предпочитал отмалчиваться, всякий раз отвечая одно и то же:

— Не спеши события! Придет время, всё узнаешь сам!

И вот это время пришло.

О том, что у заключенного Заречнева закончился срок релаксации, ему объявил один из охранников, судя по вытянувшемуся лику "медбрата" — не самого низкого ранга.

— Куда вы его? — вопрос, адресованный охраннику, догнал Сашку и его конвоира уже в коридоре.

— В двенадцатый бокс, разумеется! К самым отъявленным!

Александр быстро глянул в лицо "санитара". Судя по довольному выражению простоватой физиономии лагерного эскулапа это было не самое плохое для Сашки место. Скорее — наоборот.

Двенадцатый бокс, на местном сленге — "банка", находился в самом дальнем краю Годо — лагеря для особо опасных преступников Великой Империи.

Всего "банок" для заключенных в Годо было четырнадцать. Каждый кубический бокс, обшитый прочными металлическими листами со всех сторон, населяли не менее тысячи человек. Таким образом, всего в Годо постоянно обитало и трудилось на благо Великой Империи не менее четырнадцати тысяч осужденных. С учетом того, что население Империи Тороса недавно превысило два десятка миллиардов жителей, лагерь для особо опасных преступников на четырнадцать тысяч человек был маленьким, даже — крошечным….

Впрочем, все относительно….

Для тех, кто отбывал здесь свои сроки, Годо не казался крошечным поселением на дальней Луне Арг.

Примерно половину "банок" "населяли" бывшие военные, совершившие различные воинские преступления; оставшиеся семь боксов занимали уголовники — насильники, мошенники, воры и убийцы.

В двенадцатом боксе жили только убийцы — осужденные, на чьих руках осталась кровь не менее трех человек.

Все это Сашке рассказал конвойный — по пути к его новому месту обитания. С ходу сложно было понять, в чем причина столь необычной словоохотливости солдата, но факт оставался фактом — пока охранник конвоировал Александра, он успел ему рассказать много из того, что положено знать зеку в его первые дни пребывания в таком месте как Годо.

Заречнев слушал конвоира молча, не перебивал; его мозг, словно губка, впитывал бесценные крохи знаний, который, вероятнее всего, помогут ему правильно сориентироваться в незнакомом обществе и тем самым сохранить себе жизнь.

Однако напоследок солдат все же огорчил землянина:

— Я думаю, что тебе здесь не выжить! — сказал он. — Готов поспорить с кем угодно, на что угодно, что больше месяца в Годо ты не протянешь! Если тебя не убьют отморозки из двенадцатой "банки", то тебя прикончат охранники! Лучше бы тебе было сгореть на ВПП! Быстрая безболезненная смерть лучше, чем тот ад, через который тебе предстоит пройти здесь! — длань конвоира указала на дверь, ведущую в металлический барак под номером двенадцать.

Заречнев пытливо взглянул в глаза охранника, хотел сказать о том, что утро вечера мудренее и жизнь покажет, кто из них двоих прав, а кто — нет, но посоветовался сам с собой и решил, что благоразумнее будет не вступать в диалоги с незнакомыми конвоирами, и промолчал.

Барак был практически пуст.

За исключением одного дневального в помещении, рассчитанном на одновременное содержание в нем тысячи осужденных, было свободно. Дальний край "банки" тонул в полумраке…

"Примерно сорок на сто метров"! — прикинул землянин. — "Ничего себе! А снаружи барак казался меньше"!

— Где мое место? — обратился он к дневальному, обернувшемуся на звук открываемой двери.

— Ты новенький? Или из другого бокса?

— Новенький! Сегодня выписали из лазарета!

— А-а! Так ты тот самый чудак, который угрохал троих вертухаев, во время перелета сюда?

— Ну, да! Вроде того! — не стал запираться Заречнев. — Так куда ты меня определишь?

— Погоди! Не спеши! — неожиданно строго осадил его дневальный. — Посиди пока здесь, возле меня! Вечером с работы придут Старшие, они и определят тебе твое место!

— Все на работе? А чем здесь занимаются?

— Все вопросы — потом! — тон заключенного стал еще чуточку жестче.

Александр понял, наконец, что дальнейшие расспросы приведут только к конфронтации, и решил судьбу больше не искушать.

Незадолго перед закатом в барак начали пребывать первые заключенные. К некоторому Сашкиному удивлению на него практически никто не обращал внимания. Заключенные — уставшие, голодные, измученные — большими коллективами и небольшими группками вваливались через одну из четырех дверей, расположенных в разных концах "банки", переодевались, негромко переговариваясь, направлялись в душевую, которая находилась здесь же, в бараке.

Примерно через час барак был полон.

Гомон, ругань, топот множества ног перемешивались с запахом уставших потных тел, машинного масла, несвежего постельного белья.

Александр тяжело вздохнул — теперь в этой удушливо-говорливой "атмосфере" ему придется жить. И не просто жить, а как-то приспосабливаться к постоянному присутствию среди большого количества людей, у каждого из которых — свой характер, свои привычки и свой взгляд на то, что происходит рядом с ним.

Мало ли кому и что не понравится.

— Эй! Чё ноги свои тут расставил? — заключенный, незаметно подошедший сбоку, словно "прочитал" мысли землянина. — Убирай скорее, а то переломаю!

Заречнев повернул голову. Осужденный был среднего роста, неширок в плечах; не красавец.

"Что это"? — думал Заречнев. — "Начало проверки, которую зеки обычно устраивают новичкам, или обычная блажь уставшего на работе человека"?

Он скользнул по лицам ближайших к нему заключенных, уловил в их глазах живой огонёк… Скорее всего, "среднестатистическому" заключенному его ноги не понравились не случайно.

"Что может особо ценится в вот таких закрытых сообществах"? — думал "второгодник", сделав вид, что не расслышал "вопроса". — "Смелость? Умение драться? Или что-то еще? Эти убийц храбростью, наверное, удивить сложно. Здесь, в бараке, где обитает добрая тысяча заключенных, наверное, должны цениться такие качества, как умение ужиться в большом "коллективе". Почти наверняка остроконфликтному зеку здесь долго не протянуть — убьют, чтобы не "портил нервы" и не мешал "тянуть срок" другим.

Но, вполне возможно также, что я ошибаюсь. И эта проверка не на лояльность, а на отвагу! Эх! Хорошо бы узнать, что на самом деле стоит за этими вопросами"!

— Слышь! Ты, чё, оглох? — тон осужденного стал более развязанным, он, очевидно, истолковал молчание Александра как проявление слабости или трусости.

"Теперь ясно"! — подумал Сашка. — "Все-таки вначале они решили проверить меня на силу духа"!

— Я не оглох! — четко разделяя слова, произнес землянин, вставая. — Но ты, если еще раз обратишься ко мне таким тоном — точно оглохнешь!