— Мама, мама, как хорошо… теперь мы будем жить вместе?! Мы вместе — ура! Не расстанемся никогда, правда, мама?

Женщина плачет от счастья, слёзы катятся градом. В окно светит яркое весеннее солнце, предвещая наступление погожего дня. Впереди новая жизнь — трудная, но свободная и честная!

Черная зависть инициативника

Майор Бушин[2] полтора года как возвратился из длительной заграничной командировки во Францию, где проходил службу в должности помощника военного атташе. Материально обеспечил семье вполне сносную жизнь: купил машину «Нива», приобрел мебель, приодел семейство. Командование улучшило жилищные условия, предоставив на четверых трехкомнатную квартиру, определило его на службу в центральный аппарат ГРУ. Всё было прекрасно — миловидная жена, послушные дети. Жизнь текла целеустремленно и весело. Начальство обещало ему вторую командировку туда же, учитывая его высокий технический профессионализм.

Июньское воскресное утро зажглось рано, разбудив хозяина упрямыми лучами восходящего светила. Майор любил понежиться в постели.

— Зина, — обратился он к жене, — давай мотнем сегодня на Царицынские пруды — водичка там теплая.

— Чудесно, я согласна. Дети будут рады.

Выехали через пару часов. Солнце уже припекало, но через приоткрытые стекла дверок машины залетал сквознячок, бодривший разомлевших пассажиров. Две дочки сидели на заднем сиденье и забавлялись котенком Тимошей, который никак не мог привыкнуть к новым условиям обитания. Он то мяукал, то пытался просунуть мордочку в щель приоткрытого окна, то угрожающе испуганно шипел, забираясь под переднее сиденье. Мать тоже подключалась к забавам дочерей. Только водитель был невозмутим, сосредоточенно наблюдая за дорогой. По этому маршруту он ехал впервые.

Вот и место отдыха с массой отдыхающих И не умолкающим шумом. Пруд местами рябил, облитый желтым солнечным маслом.

Какая красота! — выдохнула жена.

— А разве в Париже нам было хуже? — заметил супруг.

— Там ощущалась временность проживания.

— Я ее не ощущал.

— Кстати, ты знаешь, как называлось раньше село Царицыно? — спросила Зина.

— Нет.

— Черная Грязь. Здесь работал великий Баженов, мечтавший связать архитектуру с природой.

Лужайку, которую они выбрали, покрывала трава. О берег едва плескалась вода. В настороженной неподвижности летнего полудня дрожала жестяная листва осинки, стоявшей рядом. В отяжелевших и склонившихся к пруду зеленых гривах кустов майору рисовались воды Версальского озера, на берегах которого он часто бывал с семьей.

— История царицынских строений, — продолжала жена, — восходит к правлению Екатерины. Именно она дала зодчему очередной заказ построить здесь загородный имперский дворец. Десять лет самозабвенно трудился Баженов, и в Царицыно появляются здания, мосты, беседки, где красный кирпич и белый камень соединились в причудливые узоры.

— Иностранцы приглашались к работам? — поинтересовался Петр.

— Нет. Стрельчатые пролеты, арки, зубчатые башни, летящие фигуры, фантастические звери — химеры, — всё это создано руками крепостных, умом великого архитектора и было похоже на удивительную русскую сказку. Постройка ещё не была закончена, но Екатерина пожелала взглянуть на плод императорского желания. В 1785 году она приезжает на стройку, но почему-то была не в духе. По одной версии, венценосной особе якобы донесли, что мастер стал на сторону ее недругов, замышлявших чуть ли не погубить её. Когда из-за густых деревьев показались первые строения, Екатерина остановила карету и, нахмурившись, спросила: «Что это за чудище? Это острог, а не дворец! Сломать его до основания!»

На следующий день те же самые крепостные каменщики, которые ещё вчера трудились над созданием дворца, начали его рушить. Поседевший за эти дни Баженов приезжал каждое утро в Царицыно и со слезами на глазах часами смотрел, как рушатся творения его души и рук мастеров. Скоро он слёг…

Вот такая история произошла на этой земле. Если бы осуществился баженовский замысел, мы бы с вами купались в великолепии не хуже версальского.

— Ну ты, Зинок, и даешь, рассказала не хуже опытного гида. А вообще пора искупаться…

Возвращались домой отдохнувшие, хотя и слегка разбитые дневным зноем. Под впечатлением рассказанного женой, сидя за рулем и ведя машину теперь уже знакомым маршрутом, Петр мог немного расслабиться. Он предался приятным воспоминаниям о времени, проведенном во Франции. Вспомнился Лувр, слившийся с изумительным садом Тюильри. Старые каштаны по весне молодо зеленели. Они с женой и детьми спокойно прохаживались по Елисейским полям. И опять каштаны, каштаны, каштаны. На ветвях — конусные соцветья, похожие на елочные свечи. Грезились сумерки, окутавшие Париж фиолетовыми тенями, гребенчатые кровли с флюгерами, маленькие балкончики и стены старинных домов, увитые плющом и жимолостью. Как-то они шли по городу на исходе гаснущего дня. На фоне перламутровых облаков виднелся собор Нотр-Дам. Золотой лентой блестела Сена.

— Зина, ты помнишь наше посещение собора Парижской Богоматери?

— А как же! Там перед галереей королей и святых, стоявших в нишах портала, я присела на балюстраду, все представляя седое вчера.

— Нет, нет, я никогда не смогу забыть собора, — проговорил в задумчивости Петр. — Может, Бог даст, ещё раз съездим в Париж.

— Дай Бог. Как забыть статуи, — конные и пешие, коленопреклоненные и стоявшие во весь рост, королей древней Лютеции в зубчатых коронах, епископов в трехъярусных тиарах, воинов в доспехах, грозно опирающихся на громадные мечи. А ты, я не знаю, обратил ли внимание на то, что одни были изваяны грубо из простого камня, другие — из мрамора, успевшего пожелтеть. Эти фигуры мне казались тогда живыми, готовыми вот-вот сойти с постаментов.

— Париж есть Париж, лапуня, — подытожил муж, выходя на последний поворот по дороге домой.

— Мама, папа, посмотрите, наш дом, — закричали хором девочки…

В понедельник, придя на службу, майор Бушин узнал неприятную для себя весть. Руководство ГРУ запланировало на осень направить в Париж не его, как обещало, а майора Быкова, которого он считал намного слабее и в языковой, и в оперативной подготовке. Но как говорится, зависть — это сожаление о чужом благе. Зависть есть ненависть, поскольку она действует на человека таким образом, что он чувствует неудовольствие при виде чужого счастья, и наоборот — находит удовольствие в чужом несчастье.

«Что делать? Как действовать? На какие рычаги надавить, чтобы поломать планы руководства?» — роились вопросы в голове завистника.

Наконец план созрел. Бушин понимал, что для того, чтобы выезд состоялся, нужен агреман — предварительное согласие МИД Франции на назначение Быкова в качестве дипломатического представителя СССР. Ответы на такие запросы советской стороне задерживались месяцами.

«Мне надо сделать так, чтобы французы не пожелали его принять. Просто отказали. Только тогда кадровики вернутся к моей кандидатуре, — размышлял Бушин. — Мы с ним редкие специалисты. Есть два пути: связаться в Москве с представителем посольства Франции или написать в Париж знакомому офицеру центрального аппарата Министерства обороны Марселю Бонэ».

В своё время, когда у Бушина заканчивалась командировка и он на одной из встреч рассказал Бонэ о скором возвращении на Родину, тот, на первый взгляд, огорчился, а через несколько дней преподнес советскому офицеру уникальный подарок — книгу о Наполеоне, изданную в 19 веке.

— Прими, Петр, этот духовный сувенир. Пусть он тебе напоминает о величайшем человеке Франции, чей гений одержал победу более чем в шести десятках сражений, — с пафосом проговорил французский полковник. — Я думаю, Бог подарит нам возможность встретиться ещё раз на этой земле.