Между тем, 16 октября я отправился в Фридрихсруэ. Ради личного положения мне, в моем возрасте, не надо было цепляться за свою должность, и если бы я предвидел предстоявшую в скором времени отставку, то осуществил бы свой уход в форме, более удобной для императора и более достойной для меня. То обстоятельство, что я этого не предвидел, доказывает, что, несмотря на 40-летнюю практику, я не стал придворным и что политика занимала меня больше, чем вопрос моего личного положения, к которому меня приковывало не властолюбие и честолюбие, а лишь чувство долга.

В течение января 1890 г. мне стало известно, как живо император интересуется так называемым законодательством об охране труда и что по этому вопросу он сносился с саксонским королем и с великим герцогом Баденским, прибывшим в Берлин на похороны императрицы Августы. Постановления, которыми в этой связи интересовались рейхстаг и Союзный совет, т. е. законодательное ограничение женского, детского и воскресного труда, уже давно были частично введены в Саксонии и привели к неудобствам для различных отраслей промышленности. Считаясь со своим многочисленным рабочим населением, саксонское правительство не хотело по собственной инициативе менять свои же распоряжения. Заинтересованные промышленники оказывали давление на саксонское правительство, желая либо пересмотра саксонских установлений в порядке имперского законодательства, либо распространения их невыгодных сторон на всю империю, — следовательно, на всех германских конкурентов. [Саксонский] король уступил им, поэтому саксонские представители в Союзном совете стали выступать в духе так называемого закона об охране труда, за который постепенно высказались в своих резолюциях все партии рейхстага, чтобы завоевать голоса избирателей или, по крайней мере, не потерять их. Резолюции, неоднократно принимавшиеся рейхстагом[64], оказывали на бюрократию Союзного совета давление, которому она не сопротивлялась, так как была оторвана от практической жизни. Члены соответственных комиссий боялись испортить свою репутацию человеколюбцев, если не будут поддакивать исходящим от Англии фразам о гуманности. Даже важный баварский вотум не был внушен теми руководителями, которые готовы были принять на себя ответственность за якобы негуманные устремления. Я добился того, что резолюции рейхстага были оставлены без внимания в Союзном совете. При таких обстоятельствах для господина Беттихера было легкой и благодарной задачей в беседах с коллегами по Союзному совету критиковать мои взгляды, вместо того чтобы их защищать. То, что я долгое время не был в Берлине, давало ему возможность действовать в таком же духе перед императором и при личных докладах в качестве моего заместителя изображать мое упрямство, как препятствие на пути императора к популярности.

Моим убеждениям и опыту противоречило такое глубокое вторжение в сферу независимости рабочего, в его трудовую жизнь и в его права главы семьи, как законодательное запрещение распоряжаться по своему усмотрению своей рабочей силой и рабочей силой своей семьи. Не думаю, что рабочий сам по себе благодарен за то, что ему запрещают зарабатывать деньги в дни и часы, когда он к этому склонен, хотя вожди социалистов, без сомнения, пользуются этим вопросом для успешной агитации, внушая, что предприниматели и за сокращенное рабочее время в состоянии платить неурезанную заработную плату. На основании лично у меня имевшейся информации я мог установить, что рабочие соглашались на запрещение воскресного труда лишь в том случае, если им могли обеспечить за шесть рабочих дней ту же недельную заработную плату, как прежде за семь дней. С запрещением или ограничением труда несовершеннолетних не соглашались родители подлежащих увольнению, а из самих несовершеннолетних соглашались на это только лица с сомнительным образом жизни. При современной сети железных дорог и при свободе передвижения представление, что работодатель в течение длительного срока принуждает рабочего даже против его воли работать в определенное время, может оказаться правильным лишь в виде исключения, вследствие особых условий работы и средств сообщения. Эти исключения едва ли распространены настолько, чтобы оправдать этим затрагивающее все общество вторжение в сферу личной свободы. При забастовках эти вопросы не играли никакой роли.

Как бы то ни было, остается фактом, что, несмотря на свое благоволение ко мне, саксонский король воздействовал на взгляды императора в направлении, противоположном взглядам, отстаиваемым мною в течение ряда лет и в частности в моей речи от 9 мая 1885 г. о воскресном отдыхе[65]. Он не ожидал, что это послужит исходным пунктом для моей отставки и сожалел о таком результате. Впрочем, едва ли это повлекло бы за собой мою отставку, если бы настроение императора не было уже подготовлено к этому под влиянием великого герцога Баденского и министров Беттихера, Верди, Геррфурта и других и если бы его величество не был убежден, что мое старческое упрямство препятствует его стремлению завоевать общественное мнение и превратить противников монархии в ее сторонников.

8 января вновь собрался рейхстаг. Еще до рождества и вскоре после него император в форме, равносильной для меня приказу, рекомендовал мне не приезжать в Берлин на предстоящую сессию. 23-го утром, за два дня до закрытия рейхстага, Беттихер телеграфировал мне, что, как сообщил ему император через адъютанта, на следующий день в 6 часов должно состояться заседание Коронного совета. На мой вопрос, что составит предмет обсуждения, Беттихер ответил, что этого он не знает. Мой сын, поставленный мною в известность о моей переписке с Беттихером, в середине дня отправился к императору и на вопрос о цели заседания Совета получил ответ, что его величество хочет изложить министерству свой взгляд на рабочий вопрос и желает моего приезда. На замечание моего сына, что он ожидает меня уже сегодня вечером, император сказал, что мне лучше приехать в полдень следующего дня, чтобы я не был поставлен en demeure [перед необходимостью] появиться в рейхстаге, так как высказывание моего мнения, идущее вразрез с мнением большинства, может вызвать конфликт. Мысленно надо добавить: и будет несовместимо с высочайшими намерениями.

Я прибыл 24-го числа к двум часам дня. В 3 часа состоялось созванное мною заседание министров. Господин Беттихер не показывал вида, что ему известны намерения императора, а остальные министры лишь терялись в догадках. Я предложил — и мое предложение встретило одобрение — если декларация императора будет иметь категорический характер, предварительно принять ее к сведению, для того чтобы затем подвергнуть конфиденциальному обсуждению. Император вызвал меня на полчаса раньше других министров, в 5½ часов вечера, из чего я заключил, что он намерен предварительно обсудить со мной предположенную декларацию. В этом я ошибся. Он ничем не намекнул мне на то, что будет обсуждаться, и, когда собрался Совет, у меня создалось впечатление, что он имеет в виду приятный сюрприз для нас. Он представил нам два подробных доклада, один собственноручный, другой написанный адъютантом под его диктовку. Оба сулили осуществление требований социалистов. В одном из них предлагалось [Совету] составить и внести на обсуждение предназначенный для опубликования высочайший указ, соответствующий докладам и написанный в торжественном стиле. Император приказал зачитать доклады Беттихеру, который, по-видимому, уже был знаком с текстом. Меня поразило содержание докладов, не столько с точки зрения его делового значения в этом отношении у меня сложилось впечатление, что можно будет найти удовлетворяющие императора формулировки — сколько в связи с практической бесцельностью доклада и претензией на высокопарность. Последняя могла только ослабить впечатление от возвещаемых мероприятий и угрожала утопить все дело в море фраз, имеющих целью облагодетельствовать народ.

Еще поразительнее было откровенное письменное заявление монарха своим компетентным и установленным конституцией советникам, что декларация основана на информации и советах четырех лиц, которых император считал авторитетными и перечислил по именам. Это были: во-первых, тайный советник, педагог Гинцпетер, который надменно и неискусно эксплуатировал у бывшего воспитанника остатки своего авторитета как учителя, старательно избегая, однако, всякой ответственности. Во-вторых, — граф Дуглас, удачливый и богатый спекулянт-горнопромышленник, который стремился увеличить престиж крупного состояния блеском влиятельного положения при суверене. Для этой цели он ловкими и приятными речами добился политических или хозяйственно-политических связей с императором и старался сохранить эти связи посредством дружеских отношений с его детьми. Император пожаловал ему графский титул. В-третьих, — художник фон Гейден, ловкий и светский человек. 30 лет тому назад он был служащим на рудниках одного из силезских магнатов. В настоящее время в кругах горнопромышленников его считают художником, а в кругах художников — горнопромышленником. Как нам сообщали, влияние Гейдена на императора было основано не столько на собственных суждениях Гейдена, сколько на его знакомстве с одним старым рабочим из Веддинга[66]. Этот рабочий служил ему натурщиком при изображении нищих и пророков. Из бесед с ним он одновременно черпал материал для законодательной инициативы перед его величеством.