37.· Чернофигурная чаша; в манере т. н. художника Лисиппида; ок. 520 г.

38. Краснофигурная чаша; ок. 510 г.

Менее изощренным образом гончары также обыгрывают другое свойство посуды, придавая сосудам форму тел. Так же как в нашем словаре есть анатомические термины, применяемые к посуде – мы говорим «горлышко», «брюшко», «плечо», «ножка», «носик» сосуда, – в греческом существуют «ушки» (ota) как обозначение ручек, «голова» сосуда (kephale), «лицо» (prosopon) и «губы» (cheile); фиалы для возлияний имеют «пупок» (omphalos).[123] Эти анатомические параллели подчас получают предметное воплощение – и вербальная метафора реализуется. Так, нам известно несколько примеров сосудов в форме стопы или фаллоса;[124] в других случаях ножка чаши может быть заменена на фаллос [37].[125]· Обходиться с подобным объектом как с простой чашей становится нелегко; возникающая анатомическая иллюзия превалирует над утилитарной функцией сосуда, и пирующий, поднося его ко рту, демонстративно включается в эротическую игру. А так как лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, то для подтверждения нашего анализа будет достаточно обратиться к изображению на чаше [38],[126] где подобным сосудом манипулирует обнаженная женщина в позе пирующей.

Таким образом, игра с метафорами ведется на всех возможных уровнях; так же как тело становится сосудом, сосуд превращается в тело. Подобие между симпосиастом и сосудом разрабатывается и в другом направлении. Обратите внимание на то, что сосуд, снабженный фаллосом [37]» декорируется глазами, между которыми располагается маска сатира с остроконечными ушами [25]· Фронтальное изображение лица сатира нередко встречается в вазописи [26] и производит – если пирующий останавливает на нем свой взгляд – гипнотический эффект, который является одной из примет дионисийского мира.[127] В данном случае этот эффект удваивается из-за присутствия пары глаз, обрамляющих лицо сатира, которые превращают наружную сторону чаши в маску, покрывающую лицо симпосиаста. Таким образом, чаша есть одновременно и сосуд, и защита от дурного глаза.

39· Краснофигурный канфар, ок. 440 г.·

40. Канфар с росписью по белому фону; ок. 480 г.

Однако творческое использование анатомических «возможностей» пиршественной посуды на этом не заканчивается. Существует значительное количество фигурных сосудов в форме головы человека или животного. Лев, орел, олень, кабан, собака, осел – дикие и домашние животные, весь спектр привычной грекам фауны задействован в «животной серии».[128] В отношении человека выбор представляется значимым: мы не обнаружим ни единого индивидуального портрета, но одни лишь жанровые типажи; не встретятся нам, за исключением Диониса и Геракла, и божественные персонажи; изображаются исключительно женщины, чернокожие (как мужчины, так и женщины), азиаты, сатиры. Чаще всего сосуды выполнены в форме одной головы [39][129] или двух, сцепленных между собой затылками и контрастирующих, как, например, пара [40],[130] состоящая из черной и белой женщин. Единственный, кто не представлен в этой системе, – «правильный» белый мужчина; судя по «антропологии» пластических сосудов, мы имеем дело со стремлением определить – от противного – пирующего грека и противопоставить его всем прочим, кем он сам не является. Как мы уже заметили, практика винопития дает, помимо прочего, опыт инаковости; данная серия сосудов, как представляется, подтверждает эту точку зрения и еще раз «проговаривает», на свой собственный манер, высказывание, которое приписывается философу Фалесу:

41. Краснофигурная чаша; Ольт; ок. 510 г.

42. Чернофигурная ойнохоя; т. н. художник Талеида; ок. 550 г.

Типично греческая антропология, идущая путем последовательных исключений.[132] На симпосии она проявляется через пиршественную посуду: встреча пирующего с сосудом рождает смыслы.

Игровое взаимодействие между пирующим и сосудом также может строиться на диалоге, который становится возможным благодаря обычаю надписывать сосуды. Нам уже представился случай прокомментировать некоторые надписи, сопровождающие фигуративные изображения. Иногда они не связаны с контекстом, как, например, приветственные возгласы типа kalos или подписи художников, но чаще всего они состоят в непосредственной связи с персонажами, называя или дополняя их. Бывает, что они также передают реплики изображенных персонажей[133] [19, 21, 25, 9, 18, 27, 25].

Две обнаженные женщины полулежат, откинувшись на подушки [41].[134] Одна играет на флейте, а другая, та, что справа, держит нечто вроде стакана и протягивает своей подруге чашу. Мы читаем надпись, вписанную в поле изображения справа налево, по направлению жеста пирующей: pine kai su, «выпей и ты». Надпись поясняет динамику изображения: передача чаши сопровождается предложением выпить; вино ходит по кругу, как то и должно, а вместе с ним и речь.

Подобное предложение снова встречается на чернофигурном сосуде [42].[135] На нем изображены двое сидящих персонажей: слева флейтист, напротив него мужчина в венке из плюща, в руках у которого большой кратер. Как следует из наклонной подписи, его зовут Dionsios, «Дионисий»; это не бог, это человек, чье имя образовано от имени бога. Вертикально по краям изображения идут две надписи: слева начало подписи taleßdes epoiesen), «Талеид сделал меня», а справа эротическое восклицание neokleides halos, «Неоклид красив». Между лицами справа налево читаем: khaire kai pie, «веселись и пей».

44. Чернофигурная чаша; ок. 550 г.

43. Чернофигурная чаша; гончар Никосфен; ок. 530 г.

Надпись можно понять двояко, в зависимости от того, в какой интерпретационный контекст ее поместить; это может быть, как в предыдущем примере, передача слов пирующего, с которыми он обращается к флейтисту, и тогда фраза прочитывается в контексте представленной сцены. Или же, если эта надпись не дополняет изображение, а просто располагается на сосуде как таковом, речь будет идти о жанровой надписи, типа подписи или приветственного возгласа; в этом случае надпись не внутрииконическая, она обращена от сосуда к пирующему. Расположение и ориентация надписи от одного лица к другому заставляет думать, что это передача диалога. Однако художник хорошо сознает, что сосуд является не только полем для текста, но и носителем изображения: на сосуде, который держит пирующий, читаем начало надписи kalias ka(los), «Калий красавец». Мы видим, как на этом сосуде сосуществуют надпись маргинальная, выключенная из изображенной сцены, neokleides kalos, и надпись того же типа, kalias kalos, включенная в сцену. Изображение и надпись сочетаются на этом сосуде весьма изощренным образом, и переходы от одного плана к другому сделаны очень искусно.