— Ты знаком с этой историей лучше и дольше, чем я, — сказал К.

Они немного помолчали. Потом К. сказал:

— Так ты, значит, считаешь, что человека не обманули?

— Не толкуй мои слова превратно, — сказал священник, — я только представил тебе мнения, которые существуют на этот счет. Ты не должен обращать слишком большое внимание на мнения. Буква Закона неизменна, и мнения зачастую — всего лишь выражения связанного с этим отчаяния. А по этому случаю есть даже такое мнение, что обманутым оказался как раз страж.

— Это какое-то отвлеченное мнение, — сказал К. — Чем оно обосновано?

— При его обосновании исходят из ограниченности стража, — сказал священник. — Он, как утверждают, не знает, что там, внутри Закона, а знает только ту дорожку, по которой он должен снова и снова проходить перед вратами. Его представления о внутреннем содержании Закона считают детскими и полагают, что того, чем он пытается запугать человека, он боится сам. Он даже боится этого больше, чем человек, так как тот хочет получить доступ к Закону даже тогда, когда узнаёт об ужасных внутренних стражах, страж же, напротив, не хочет получать доступ, по крайней мере, об этом ничего не известно. Кое-кто утверждает даже, что страж уже должен быть в Законе, потому что он ведь когда-то был принят и находится теперь на службе у Закона, а это могло произойти, только если он был в Законе. На это отвечают, что он ведь мог и просто по зову изнутри стать стражем и что, по крайней мере, глубоко внутрь Закона он проникнуть не мог, поскольку он ведь не может выносить вида уже третьего стража. А кроме того, нигде не сообщается, что за эти долгие годы он что-либо рассказывал о внутреннем содержании Закона, помимо замечания о стражах. Это могло быть ему запрещено, но и о таком запрещении он тоже не рассказывал. Из всего этого заключают, что о виде и значении внутреннего содержания Закона он ничего не знает и обманывается на этот счет. Но он, как считают, обманывается и на счет человека из народа, ибо он стоит ниже этого человека, но сам об этом не подозревает. То, что он обращается с человеком, как с нижестоящим, видно из многих эпизодов, которые ты еще должен помнить. Но и то, что на самом деле он является нижестоящим по отношению к человеку, согласно такому мнению, столь же очевидно. Прежде всего ясно, что свободный человек выше по положению, чем человек чем-то связанный. Ну, человек из народа в самом деле свободен, он может идти, куда хочет, только доступ к Закону для него закрыт, да и то лишь одним этим стражем. И если он садится на скамеечку сбоку перед вратами и сидит на ней всю свою жизнь, то он это делает добровольно, в истории ни о каком принуждении не упоминается. Напротив, страж привязан службой к своему посту, он не может далеко отойти, но, судя по всему, не может и зайти внутрь, даже если бы захотел. Кроме того, хоть он и на службе у Закона, но служит только этому входу, то есть опять-таки только тому человеку, для которого этот вход и предназначен. И по этой причине тоже он стоит ниже человека. Далее, надо полагать, что многие годы, занимающие целый период взросления человека, страж служит в каком-то смысле впустую, поскольку сказано, что приходит человек, это значит — некто взрослый, а это значит, что стражу приходится долго ждать исполнения своего предназначения, и причем ждать так долго, как заблагорассудится человеку, который приходит ведь добровольно. Но и окончание его службы, в свою очередь, определяется концом жизни человека, таким образом, страж остается нижестоящим по отношению к человеку до конца. И хотя постоянно подчеркивается, что страж обо всем этом, по-видимому, ничего не знает, в этом не видят ничего особенного, поскольку, согласно этому мнению, страж является жертвой еще и другого, куда более серьезного обмана, касающегося его службы. В самом деле, в конце он говорит о входе так: «И сейчас я иду его закрывать», но в начале сказано, что врата Закона «как всегда, открыты», то есть врата открыты всегда, а «всегда» — это значит независимо от срока жизни человека, для которого они предназначены, но тогда и этот страж не сможет их закрыть. На этот счет мнения расходятся: может быть, страж, объявляя, что он закроет врата, просто хотел что-то ответить, или подчеркнуть, что выполняет свой служебный долг, или успеть еще в последний момент погрузить человека в тоску и сожаления. Многие, однако, сходятся на том, что закрыть врата он не сможет. Мало того, они полагают, что он, по крайней мере в конце, даже по своим знаниям стоит ниже человека, поскольку тот видит сияние, исходящее из врат, тогда как этот, по всей видимости, стоит спиной ко входу и ни одним высказыванием не дает понять, что заметил какое-то изменение.

— Это хорошее обоснование, — сказал К., повторявший для себя вполголоса отдельные места из объяснения священника. — Это хорошее обоснование, и я теперь тоже думаю, что страж был обманут. Но я не отказываюсь и от моего прежнего мнения, потому что они оба частично совпадают. Трезво ли смотрит страж, или он обманывается, это ничего не решает. Я-то говорил о том, что обманут человек; если страж смотрит на вещи трезво, то в этом можно усомниться, но если страж обманывается, то его самообман неизбежно должен перейти и на человека. Страж в этом случае если и не лжив, то настолько наивен, что его следовало бы немедленно выгнать со службы. Ты ведь должен учесть, что самообман, в котором пребывает страж, ничем ему не вредит, но зато в тысячу раз сильнее вредит человеку.

— Здесь ты вступаешь в конфликт с противоположным мнением, — сказал священник. — А именно, многие говорят, что эта история никому не дает права судить о страже. Каким бы он нам ни казался, но он все-таки слуга Закона и, таким образом, от человеческого суда ускользает. А тогда уже нельзя и считать, что этот страж стоит ниже человека. Иметь служебную связь даже только со входом в Закон значит несравненно больше, чем жить свободным в свободном мире. Человек еще только приходит к Закону, а страж — уже там. Он призван на службу Законом, и сомневаться в его соответствии этому высокому призванию значило бы сомневаться в Законе.

— С этим мнением я не согласен, — сказал, покачав головой, К., — потому что, если к нему присоединиться, тогда нужно все, что говорит страж, принимать за истину. Но ты же сам подробно обосновал, что это невозможно.

— Нет, — сказал священник, — не нужно все принимать за истину, нужно только принимать это как необходимость.

— Неутешительное мнение, — сказал К. — Ложь становится основой миропорядка.[19]

К. произнес это как заключение, но это не был его окончательный приговор. Он был слишком утомлен, чтобы суметь охватить все выводы из этой истории, к тому же он сталкивался здесь с непривычными ходами мысли, с какими-то ирреальными вещами, больше подходившими для обсуждения в обществе судейских чиновников, чем здесь. Простая история превращалась во что-то бесформенное, хотелось стряхнуть ее с себя, и священник, проявив тут большой такт, стерпел это и принял высказывание К. молча, хотя оно наверняка не совпадало с его собственным мнением.

Они еще некоторое время шли молча, К. держался поближе к священнику, не ощущая, где находится. Лампа в его руке давно уже погасла. Серебряная статуя какого-то святого один раз блеснула прямо перед ним — именно блеском серебра — и тут же вновь растворилась в темноте. Чтобы не оставаться целиком зависимым от священника, К. спросил его:

— Мы сейчас не вблизи главного входа?

— Нет, — сказал священник, — мы сейчас вдали от него. Ты уже хочешь уходить?

Хотя именно сейчас К. об этом не думал, он сразу же сказал:

— Конечно, мне пора уходить. Я прокурист одного банка, меня ждут, я пришел сюда, только чтобы показать собор иностранному контрагенту.

— Что ж, — сказал священник и протянул К. руку, — тогда иди.

— Но один в темноте я не смогу сориентироваться, — сказал К.

— Иди налево, пока не упрешься в стену, — сказал священник, — потом вперед по стенке, не отрываясь от нее, и ты найдешь выход.