— Почти без перерывов, — ответила Лени, — только один раз попросил у меня воды попить, и я ему подала через окошко стакан. А потом в восемь часов выпустила и дала ему немного поесть.

Блок искоса взглянул на К. так, словно о нем сейчас рассказывали что-то похвальное, что должно было произвести впечатление и на К. У него, кажется, появились теперь неплохие надежды, движения его стали свободнее, он ерзал на коленях из стороны в сторону. Тем заметнее было, как он окаменел при следующих словах адвоката:

— Ты его хвалишь, — сказал адвокат. — Но именно поэтому мне и трудно говорить. Потому что судья высказался в неблагоприятном смысле и о самом Блоке, и о его процессе.

— В неблагоприятном? — переспросила Лени. — Как это может быть?

Блок смотрел на нее таким напряженным взглядом, словно верил в то, что смысл этих уже давно сказанных судейских слов она еще может сейчас изменить в его пользу.

— В неблагоприятном, — повторил адвокат. — Ему было неприятно даже то, что я вообще заговорил о Блоке. «Не говорите мне о Блоке», сказал он. «Он мой клиент», сказал я. «Вы позволяете ему использовать вас», сказал он. «Я не считаю его дело проигранным», сказал я. «Вы позволяете ему использовать вас», повторил он. «Я так не думаю», сказал я, — «Блок старателен в процессе и все время занимается своим делом. Он, можно сказать, живет со мной в моем доме, чтобы не прерывать процессуальной связи. Такое рвение не всегда встретишь. Конечно, лично он неприятен, у него отвратительные манеры и он нечистоплотен, но в отношении процесса — безупречен». Я сказал «безупречен», это было намеренное преувеличение. На это он ответил: «Блок просто хитрый. Он набрался опыта и знает, как затянуть процесс. Но его невежество все еще намного больше его хитрости. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что его процесс вообще еще не начат, если бы ему сказали, что еще даже звонка к началу его процесса не было». Спокойно, Блок, — сказал адвокат, поскольку Блок в этот момент начал подниматься на дрожащие ноги, явно собираясь просить разъяснений.

И тут адвокат впервые обратил свой монолог непосредственно к нему, устремив усталый взгляд то ли в пространство, то ли вниз на Блока, который под этим взглядом снова медленно опустился на колени.

— Это высказывание судьи, — сказал адвокат, — не имеет для тебя вообще никакого значения. И нечего вздрагивать от каждого слова. Если это еще раз повторится, я вообще ничего больше не буду тебе передавать. Стоит только рот раскрыть, и ты уже смотришь так, как будто сейчас тебе будет объявлен окончательный приговор. Хоть бы здесь, перед моим клиентом постыдился! К тому же ты разрушаешь те надежды, которые он на меня возлагает. Что тебе вообще надо? Ты все еще жив и все еще находишься под моей защитой. Бессмысленный страх! Ты где-то вычитал, что в некоторых случаях окончательный приговор может быть оглашен неожиданно, любым человеком, в любой момент. Это — разумеется, со многими оговорками — справедливо, но точно так же справедливо и то, что твой страх мне отвратителен и что я в нем усматриваю отсутствие необходимого доверия. Что я, собственно, такого сказал? Я передал высказывание одного судьи. А тебе известно, что различных воззрений на судопроизводство нагромождено столько, что концов не найдешь. К примеру, этот судья принимает за начало производства другой момент, не тот, что я. Несовпадение мнений, только и всего. Есть старинный обычай, по которому на какой-то определенной стадии процесса дается звонок. Согласно воззрениям этого судьи, с этого момента и начинается процесс. Я не могу тебе сейчас рассказывать все, что противоречит этому воззрению, да ты бы этого и не понял, с тебя достаточно того, что многое этому противоречит.

Блок, опустив руки вниз, к меховому коврику, смущенно елозил пальцами в волосках; страх, вызванный высказыванием судьи, заставил его на время забыть о зависимости от адвоката, он был теперь занят только самим собой, мысленно употребляя во всех формах слова этого судьи.

— Блок, — сказала Лени предупреждающим тоном и слегка приподняла его за ворот сюртука, — сейчас же прекрати пачкать руки и слушай, что говорит адвокат.

(Глава осталась неоконченной.)

Глава девятая

В СОБОРЕ

К. дали поручение показать городские достопримечательности одному очень важному для банка итальянскому контрагенту, который впервые посетил их город. В другое время он, конечно, счел бы такое поручение почетным, но сейчас, когда он только ценой огромного напряжения сил мог еще отстоять свой авторитет в банке, он принял его с неудовольствием. Каждый час, который он отрывал от своей работы, вызывал у него озабоченность; хотя его работоспособность была уже далеко не та, что раньше, и многие часы он проводил, создавая лишь бледную видимость настоящей работы, но тем сильнее было его беспокойство, когда он отлучался со службы. Ему тогда казалось, что он видит, как заместитель директора, который ведь постоянно сидел в засаде, время от времени заходит в его кабинет, садится за его письменный стол, роется в его бумагах, принимает и отбивает у него клиентов, с которыми К. за долгие годы уже почти сдружился, и даже, может быть, отыскивает ошибки, угрозу которых К. теперь во время работы постоянно чувствовал со всех сторон и которых уже не мог избежать. Поэтому когда его направляли в какую-нибудь местную или, тем более, сравнительно дальнюю, пусть даже очень почетную, командировку — такие задания в последнее время как-то совершенно случайно участились, — у него всякий раз закрадывалось подозрение, что его на некоторое время удаляют из кабинета с целью перепроверить его работу или, по крайней мере, считают, что не так уж он в этом кабинете необходим. От большинства этих поручений он мог бы без труда уклониться, но не решался на это, потому что если его опасения были хоть в самой малой степени обоснованны, такое уклонение от поручений означало бы признание его страха. По этой причине он принимал подобные поручения внешне невозмутимо и даже скрыл серьезную простуду, когда его отправляли в напряженную двухдневную поездку, — только для того, чтобы не подвергаться риску переноса командировки из-за как раз наступившей ненастной осенней погоды. И когда он с жуткой головной болью возвратился из этой поездки, он узнал, что на следующий день ему предстоит вести по городу итальянского контрагента. Искушение отказаться хотя бы только в этот единственный раз было очень велико; ведь то, что ему тут приготовили, не было непосредственно связано с его работой, и хотя исполнение этой общественной обязанности в отношении контрагента само по себе было, несомненно, достаточно важным делом, но только не для К., который прекрасно знал, что удержаться сможет, лишь добившись успехов в работе, и что если это ему не удастся, то пусть он даже очарует итальянца, чего никто от него не ждет, это не поможет; он не хотел даже на один день оказаться выдворенным из своей рабочей зоны, потому что слишком велик был страх, что его уже не пустят обратно, — страх, преувеличенность которого он очень отчетливо сознавал, но освободиться от которого все-таки не мог. Впрочем, в данном случае изобрести какую-то уважительную причину было почти невозможно. Познания К. в итальянском были хоть и не слишком велики, но все же достаточны, решающим, однако, было то, что К. от прежних времен сохранил кое-какие познания в истории искусств; это стало известно в банке (и обросло крайними преувеличениями) благодаря тому, что К. в течение некоторого времени — тоже, впрочем, из чисто деловых соображений — являлся членом городского общества охраны памятников искусства. А поскольку этот итальянец, по слухам, был любителем искусств, то выбор К. в качестве сопровождающего лица был уже делом само собой разумеющимся.

В это очень промозглое, ненастное утро К., крайне раздраженный перспективой предстоящего дня, пришел на работу уже в семь часов утра, чтобы успеть сделать хоть что-нибудь, прежде чем приход контрагента вырвет все из его рук. К. был очень утомлен, так как полночи провел, штудируя итальянскую грамматику, чтобы немного подготовиться; окно, на котором он в последнее время сидел куда чаще, чем следовало, привлекало его больше, чем письменный стол, но он не поддался искушению и уселся за работу. К сожалению, сразу же вошел экспедитор и сообщил, что господин директор послал его выяснить, не пришел ли господин прокурист, а если пришел, то не будет ли он так любезен пройти в приемную: господин из Италии уже там.