— Нет, — сказал Харви с усталой улыбкой и морщинками удивления в уголках глаз, — но я весь внимание.

— У брокера три задачи. Во-первых, он должен будет оформить первую сделку — покупку здания за пятьдесят миллионов. При этом он получит комиссию в шесть процентов. Это три миллиона. Во-вторых, через два-три года синдикат захочет здание продать. К тому времени, я уверен, оно достигнет своей настоящей рыночной стоимости — не меньше ста двадцати миллионов. Комиссия брокера за эту сделку будет семь миллионов двести тысяч, а всего за два-три года он заработает десять миллионов двести тысяч. И третье, та же самая фирма выступит в качестве брокера по сделкам аренды. Сейчас в аренду сданы меньше половины помещений, так что, я думаю, за аренду выйдет еще триста тысяч комиссионных. Всего получается десять с половиной миллионов комиссионных. Ты следишь?

Харви кивнул, блеснув глазами.

— И вот… я хотел бы, чтобы ты был в этих сделках брокером, Харви, совместно со скромным, молчаливым… можно даже сказать, незаметным партнером — «Колониал Риал Пропертиз», обществом с ограниченной ответственностью в Нассау, Багамы.

Харви снова откинулся в кресле, переплетя пальцы поверх обширного живота, и внимательно посмотрел на Пипкаса.

— В первой сделке, когда банк продаст здание синдикату, тебе нужно будет только пару раз поговорить по телефону и приехать в Атланту для оформления документов. К ужину успеешь домой. В этой сделке я предлагаю агентству «Артур Уиндхэм и сын» треть комиссионных, а «Колониал Риал Пропертиз» — две трети. Вернешься к ужину с чеком на три миллиона. По контракту, который мы составим здесь, в Нассау, два миллиона ты переведешь на счет «Колониал Риал Пропертиз». Но я не такой жадный, Харви. Когда будем перепродавать синдикат — там будет не меньше ста двадцати миллионов, — всю комиссию за перепродажу и всю комиссию за аренду делим ровно пополам, пятьдесят на пятьдесят.

Уиндхэм-младший снова подался вперед, глядя куда-то в потолок, и испустил такой долгой и мощный выдох, что стал похож на картинного Зефира. Потом посмотрел на Пипкаса.

— Значит, в итоге «Колониал Риал Пропертиз» получит пять миллионов семьсот пятьдесят тысяч, а «Артур Уиндхэм и сын» — четыре миллиона семьсот пятьдесят тысяч?

— Харви, ты всегда шустро считал в уме. И ты точен, как часы в мэрии. Что ты обо всем этом думаешь?

— Просто какая-то манна небесная, — сказал Уиндхэм-младший. — Только почему такой синдикат хочет, чтобы его представляло агентство недвижимости на Багамах?

— Потому что им вообще не видать комплекса по такой бросовой цене, если агент «Колониал Риал Пропертиз», который останется безымянным, не проторит им дорогу. Никакой сделки вообще не будет, если ты к ней не присоединишься. Ко мне на этот счет претензий никаких — они выручат в шесть-семь раз больше нас с тобой.

— Ты не возражаешь, если я спрошу, где это здание и как оно называется?

Пипкас достал конверт из коричневой бумаги и вынул подробную цветную брошюру «Крокер Глобал» для будущих арендаторов помещений «Крокер Групп». Он показал Харви на первую страницу. Там была одна из тех качественных фотографий, на которых можно рассмотреть самые мелкие детали, начинаешь даже мигать от непривычной резкости. Толстая, глянцевая, вкусно пахнущая бумага, хоть намазывай маслом и ешь.

Теперь они оба, Харви и Рэй, после стольких лет снова ставшие боевыми друзьями, сидели голова к голове и рассматривали крокеровский Собор Мамоны, продававшийся за бесценок. Каждый перебирал в уме цифры и строил свои собственные воздушные замки.

ГЛАВА 23. Сделка

Каждое утро, когда Роджер открывал глаза и перед ним вставал Мир Роджера Белла, эти первые секунды нового дня были… ослепительны. Футах в десяти от изножья кровати стеклянные двери балкона, за ними озеро Ниски-лейк, а вдали, на другом берегу, величественные сосны. Да, ни одного лиственного дерева — хоть бы Уэс никогда не рассказывал ему об этом! — но сосны великолепны. Найдется ли во всей Атланте другой такой божественный пейзаж? Вряд ли. Посмотрите, до чего прелестный дом! До чего прелестная жена! Генриетта лежала рядом, все еще в полусне, уткнувшись в подушку. Как замечательно он устроил свою жизнь — разве это не совершен…

Роджер резко сел в постели, мгновенно позабыв обо всем, кроме собственной тревоги, как огнем охватившей голову.

— Что случилось, солнышко? — спросила Генриетта. Толчок упругого матраса разбудил ее.

— Ничего. Так, дурной сон приснился.

Увы, это был не сон — мозг снова пожирала вчерашняя паника. На пресс-конференции у него вырвались два несчастных слова: «тарантулы», «Инглиш-авеню», и он немедленно взял их обратно. Но СМИ гиенами набросились на его оплошность, и он, Роджер Белл II, предстал на телеэкранах изрыгающим эти мерзкие проклятья. Их сочли намеками на сговор неких расистов, задумавших уничтожить Фарика Фэнона! В новостях, которые они с Генриеттой смотрели вечером, пресс-конференция была центральным сюжетом. Потом посыпались звонки друзей, — оказывается, он со своими намеками стал главной новостью еще как минимум на двух телеканалах. Конечно, друзья были сама деликатность и ничего такого не говорили, но Роджер понимал, что они на самом деле думают — «то ли старина Роджер стал активистом, то ли параноиком, то ли и тем и другим…». Он! Роджер Белый! — который столько лет скрупулезно подгонял все детали своей речи и костюма к роли респектабельного партнера безукоризненно белой фирмы «Ринджер Флизом энд Тик»!

Стеклянные двери столовой открывали еще более роскошные пейзажи, и с места Роджера, хозяина этого идеального дома, обзор был самый лучший. Он машинально мешал ложечкой мюсли — с малиной, бананом и обезжиренным молоком. Взгляд был прикован к идиллическим картинам Ниски-лейк, но и посторонний человек понял бы, что Роджер не видит никаких красот.

— Роджер, — сказала Генриетта, — что случилось?

Даже не поворачивая головы:

— Ничего.

— Нервничаешь из-за пресс-конференции, да?

— Наверно… Никак не могу понять, почему я все это сказал. — Он не собирался рассказывать никому, даже Генриетте, что выпустил этих ницшеанских «тарантулов», желая угодить Седрику Стифеллу из «чернокожего» еженедельника.

— Ро-оджер, — ласково позвала Генриетта. Он посмотрел на жену. — Пресс-конференция кончилась, солнышко. Это вчерашний день. А мы живем сегодня. И потом, ничего такого страшного ты не сказал.

«Глупо плакать по убежавшему молоку, — услышал в ее словах Роджер, — хотя убежало его у тебя больше некуда».

Дело в том, что пресс-конференция не кончилась. Проклятая оплошность не прошла незамеченной. Прямо перед ним лежала свежая газета, где на первой странице, пусть и внизу, чернел заголовок: «Юрист заявляет: за Фариком охотятся „тарантулы“».

«Юрист» — это он! Это он, Роджер Белл, подбросил в суп пауков!

Не успев еще выехать с подъездной дороги на шоссе, Роджер уже порядком нервничал. Сзади вдруг раздались гудки, кто-то начал его обгонять. Роджер ударил по тормозам. Слева подплыл свинцово-серый «БМВ», большой, четырехдверный. Стекло в окошке поползло вниз, высунулся водитель с улыбкой от уха до уха.

— Привет, сосед! Видел вас вчера по телевизору!

Это темнокожее морщинистое лицо со сверкающими зубами и полоской аккуратно подстриженных усов над верхней губой Роджер видел не впервые. К нему подъехал Гай Томпсон, владелец одной из самых успешных «черных» радиостанций на Юге. Роджер знал, что Томпсон живет на Ниски-лейк, что он ездит на великолепном сером «БМВ», знал, что его ладную фигуру хорошо облегают костюмы вроде этого шерстяного, и не удивился внушительным размерам руки, далеко высунувшейся из рукава с белоснежной манжетой и золотой запонкой. Но они с Томпсоном не были знакомы — Роджер и подумать не мог, что сосед знает его по имени…

Томпсон посерьезнел.

— То, что вы сказали, давно должно было прозвучать в этом городе! Так держать! — Широкая улыбка сверкнула вновь, Томпсон показал Роджеру большой палец — жест одобрения, поддержки… и умчался на своем стальном «БМВ».