— Он здесь? — бесцеремонно перебил низкий голос. Тот самый репортер в перекошенной рубашке. Роджер замер, пораженный и злой. Репортер сбил его с толку.

— Кто?

— Фарик Фэнон.

«Говорить спокойно и твердо, не спеша» — вспомнился совет Джулиана Сэлисбери. На секунду Роджер застыл с открытым ртом, глядя на репортера с недельной сивой щетиной, но все-таки сказал — спокойно, твердо, без спешки:

— Принимая во внимание ложную и абсолютно безответственную природу слуха, из-за которого мы сегодня здесь собрались, в присутствии мистера Фэнона нет ни малейшей необходимости. — Криков и воплей не последовало, и Роджер почувствовал себя гораздо увереннее. — Сейчас, как я уже сказал, мы сделаем заявление, а потом вы можете задавать вопросы. — Роджер обвел взглядом неопрятную толпу, красные глаза телекамер, циничную ухмылку Седрика Стифелла, непроницаемое лицо Мелани Уоллес, и сердце его отчаянно заколотилось. — Как вам известно, сегодня утром в одном из уважаемых печатных органов вышла статья, касающаяся Фарика Фэнона. Основанием для статьи послужило сообщение, распространяемое уже неделю веб-сайтом, — «веб-сайт» в устах Роджера прозвучало как «порножурнал», — в Интернете. Электронные СМИ сейчас не имеют органов управления, и этот случай наглядно демонстрирует их безответственность. То, что достойная городская газета может взять информацию с веб-сайта в Интернете, — «веб-сайт в Интернете» он произнес как «бордель в массажном салоне», — за основу своей статьи, вызывает самое серьезное недоумение. Суть дела в том, что никакой сути нет, как нет, собственно, и никакого дела. Против Фарика Фэнона не было выдвинуто обвинений в какой бы то ни было форме — ни в суде, ни в полицейском участке, ни в общественных организациях Технологического. Мистер Фэнон отрицает свою причастность к действиям, упомянутым в этой истории, — «в этой выдумке», судя по интонации Роджера, — и никто не сделал ответственных заявлений, утверждающих обратное. Я и мои коллеги пришли сюда, чтобы заручиться поддержкой прессы в своем желании уберечь репутацию этого талантливого молодого человека от совершенно безосновательных и безответственных нападок.

С этими словами Роджер откинулся на спинку массивного стула и удовлетворенно вздохнул, давая понять, что заявление сделано.

— Значит, вы утверждаете, — начал репортер в криво застегнутой рубашке, — что «одного из крупнейших бизнесменов Атланты», который выдвинул против Фэнона такое обвинение, просто не существует?

Вопрос застал Роджера врасплох, поскольку на самом деле он прекрасно знал о существовании такого лица. Пауза становилась все длинней.

— Это все равно, что спросить, — вмешался Джулиан Сэлисбери, — существует ли сывинья, танцующая менуэт. Может, и существует — как известно, сывиньи умнее охотничьих собак. Но, я бы сказал, это спорный вопрос! Ведь никаких обвинений не было! — Добравшись до «спорного вопроса», Сэлисбери уже хохотал, и Пресса тоже — то ли оценили шутку, то ли их забавляло, что коротышка запускал своих «сывиней» в любой разговор, к месту и не к месту.

— И Фарик Фэнон отрицает эти обвинения? — спросила Мелани Уоллес.

— Никаких обвинений нет, — сказал Роджер. — Их никто не выдвигал.

— Хорошо, значит, Фэнон утверждает, что события… э-ээ… факты, упомянутые сегодня в печати, не имели места?

— Совершенно верно, — вот так, не спеша, спокойно и твердо. Роджеру нравилось наблюдать, как Пресса жеманно танцует вокруг предмета статьи. Никто до сих пор не произнес слова «изнасилование».

— Если ничего не было, — снова подал голос репортер в криво застегнутой рубашке, — тогда что вы вообще здесь делаете, Джулиан, и вы тоже, Дон? Ведь вы оба адвокаты по уголовным делам.

— Мы здесь… на всякий случай, Брайс, — сказал Дон Пикет своим низким приятным голосом. — Пока нам тут действительно нечего делать, и мы хотели бы, чтобы так оставалось и дальше.

— Как, по-вашему, возникают подобные слухи? — Явно голос чернокожего. — Кто и зачем их распускает? — Это был Седрик Стифелл из еженедельника «Тревоги Атланты».

— Понятия не имею, — сказал Роджер Белый. Здравый смысл подсказывал ему на этом остановиться. Но Седрик Стифелл был «черной» прессой, а он, Роджер, был Роджером Белым, и, вопреки всякой логике, ему было важно именно здесь, в белейшем из белых «Ринджер Флизом энд Тик», понравиться этому человеку — да, этому нелепо одетому журналисту. С другой стороны, он, Роджер Белл II, хотел дать понять, что он кроме всего прочего еще и образованный юрист. Поэтому адвокат продолжал: — Вы знаете, Ницше как-то сказал, что обида, зависть и ненависть — самые малоизученные из основных человеческих свойств. Он считал, что существует определенный тип людей, которые не могут улучшить своего места в мире, и они всю свою энергию тратят на то, чтобы стащить вниз других. Ницше называл их «тарантулами». Мне кажется, в Атланте есть определенный тип людей, которые завидуют таким, как Фарик Фэнон, сумевшим подняться из низов Инглиш-авеню и стать звездой спорта.

Как только «Инглиш-авеню» слетело с губ, Роджеру тут же захотелось взять свои слова обратно, вырвать их из воздуха, из эфира, из электрических проводов всех этих микрофонов у него перед носом. Теперь, пусть и косвенно, он затронул расовую проблему. Ни один район Атланты так явно не ассоциировался с чернокожими, как Инглиш-авеню.

— Кого вы имеете в виду? — Белый мужчина лет тридцати пяти, рубашка расстегнута почти до пояса, выставляя напоказ футболку с карикатурным клоуном и подписью: «Красти». Отросшие волосы журналиста свисали на уши — в точности, как у клоуна.

— Никого, — поспешно оправдывался Роджер, — я не имею в виду какого-то конкретного человека. Это всего лишь абстрактные размышления, которые, возможно, не стоило высказывать. Вряд ли факт проживания Фарика Фэнона на Инглиш-авеню имеет отношение к… э-ээ… к чему-либо. — Голос его стал очень взволнованным, почти испуганным, и Роджер это понимал. Что ж, потеря спокойствия еще не конец света. Зато он взял свои опрометчивые слова обратно… ну, хотя бы попытался… И надо же было ему демонстрировать свои глубокие познания в философии! Болван, зарвавшийся хвастун! Роджер… Белый!

Вопросы продолжались, но отвечали теперь в основном Джулиан и Дон. Встревоженный Роджер сидел между ними, следя за дискуссией внешней и внутренней, своей собственной… Ницше, «тарантулы»… Зачем он это сказал? Вдруг кто-то напечатает, покажет по телевидению? Да нет, кому надо цитировать разглагольствования юрисконсульта Белла о Фридрихе Ницше… А если кому-то надо? Чем это может обернуться? Да еще Инглиш-авеню! Господи, ну зачем, зачем он приплел сюда Инглиш-авеню?! Зачем брякнул про «низы Инглиш-авеню»?! Кто мешал ограничиться «звездой спорта»?! Как же, надо было угодить Седрику Стифеллу и читателям «Тревог Атланты»! Показать, что он, Роджер Белл, не такой уж и Белый, да? К счастью, никто из разношерстной толпы не вспоминал ни «тарантулов», ни Инглиш-авеню… Спрашивали о том о сем, тщетно пытаясь выудить что-нибудь существенное об этой щекотливой ситуации… В тарантулах и Инглиш-авеню ничего существенного не было… Однако Роджер не мог не заметить, что Джулиан и Дон — сколько бы «сывиней» ни запускал в разговор первый и как бы ни улыбался второй — строго держались намеченной линии: никаких обвинений нет, так что и говорить не о чем. Не важно, сколько раз придется это повторить — четко, медленно, спокойно.

— Мистер Белл, — раздался вдруг женский голос, — вы говорили о «тарантулах». Предположим, некий «тарантул», глава крупной корпорации с центральным офисом в Атланте, выдвигает против Фарика Фэнона открытое обвинение — к примеру, по телевидению. Как вы думаете, будет ли ваш клиент испытывать серьезные затруднения из-за того, что он выходец с Инглиш-авеню, что он чернокожий?

Секунду Роджер рассматривал ее. Белая женщина с короткими взбитыми волосами, в черной кофточке из джерси, черных брюках и грубом черном пиджаке. Говорила она резко и агрессивно, как выстреливала. «Тарантулы! Инглиш-авеню! Чернокожий!» Журналистка точно подметила его промахи.