Пипкас постепенно пришел в себя, глубоко вздохнул и покинул библиотеку, чтобы отправиться на встречу со старым знакомым, своим гарвардским однокурсником Харви Уиндхэмом, — офис его риэлтерского агентства «Артур Уиндхэм и сын» был всего в двух кварталах. «…И сын» было символом жизненного фиаско Харви, так же как «банковский служащий» — Пипкаса. Как всякий студент Гарвардской бизнес-школы, как и сам Пипкас, Харви с благословения отца тешил себя мечтами о крупном успешном бизнесе, о создании корпорации или уж на худой конец о значительном состоянии, заработанном на банковских операциях. Но характер у Харви был такой же, как и у самого Пипкаса, — пассивный и, по меркам конца двадцатого века, безнадежно мягкий. Возможно, это и стало неосознанной причиной их дружбы. Каждый месяц оба откладывали из своих скромных средств сколько могли и спускали всё на ужин в Дерджин-парк — этот ужин был для них тогда настоящим лукулловым пиром. Отец Харви, Артур Уиндхэм, вел на Багамах успешный бизнес с недвижимостью, особенно развернувшийся в шестидесятых, когда множество внезапно разбогатевших американцев начали открывать для себя сказочные Багамские острова с их чистым (чрезвычайно) и голубым (без всякого преувеличения) морем. В первой половине шестидесятых Артур Уиндхэм добавил к названию своей фирмы «и сын», в основном, чтобы порадовать своего мальчика, которому было тогда лет шесть-семь и в котором он души не чаял, но одновременно и чтобы придать имиджу фирмы лоск солидности и традиций, несмотря на ее относительную молодость. Он слишком любил Харви, чтобы давить на него, уговаривать остаться на Багамах и продолжать дело. Однако Харви довольно скоро на собственном горьком опыте убедился, что не принадлежит к породе упорных выходцев из маленьких океанских колоний, людей со стильным британским акцентом, способных перевернуть деловой мир Соединенных Штатов, Через восемь лет его вместе с гарвардской степенью прибило обратно к родимым берегам, и Харви стал «и сын», о чем Артур Уиндхэм не смел даже мечтать. И — надо отдать ему должное — этот «сын», с его хорошими манерами и скромным обаянием, оказался искусным продавцом островной недвижимости, сбывая ее падким на основательность американцам, британцам и немцам. Старик со спокойной душой передал ему компанию «Артур Уиндхэм и сын» за пять лет до своей смерти.

После окончания бизнес-школы Пипкас и Харви Уиндхэм не виделись, но продолжали обмениваться рождественскими открытками, раз семь или восемь созванивались. Звонил обычно Пипкас, если узнавал, что «ГранПланнерсБанк» продает или хочет оценить какое-нибудь здание на Багамах. Когда представлялась возможность, он старался повернуть дело в пользу контрактов с «Артур Уиндхэм и сын».

Офис оказался на углу двух оживленных улочек, недалеко от респектабельных отелей, «Джакаранда» и «Ист-Хилл», — старый, но довольно симпатичный трехэтажный особнячок, розовый с белой лепной отделкой и белой черепичной крышей. На втором этаже, в первой комнате, несколько женщин сидели за компьютерами или у телефонов, а вдоль стены выстроился целый ряд аккуратных столов, за которыми работали хорошо одетые клерки, видимо, брокеры и агенты. Бог знает сколько сотрудников находилось еще на третьем этаже. Впечатляющий штат для фирмы по продаже недвижимости. Пухлая секретарша с сильным и, по мнению Пипкаса, нарочитым британским акцентом провела его в кабинет Харви Уиндхэма.

Кабинет не поражал размерами, но декор и обстановка сразу обращали на себя внимание. Цвета спелого баклажана обивка стен уравновешивалась четырьмя великолепными трехстворчатыми окнами под старину, от пола до потолка. По бокам их обрамляли большие ставни-жалюзи, сверху — резные белые украшения в викторианском стиле, в форме улиток, снизу — широкая белая резная кайма. За окнами виднелись старые покатые крыши Нассау, верхушки пальм и бесконечное синее небо. Харви поднялся навстречу Пипкасу. Он здорово изменился. Когда-то густые каштановые волосы уже не были ни такими густыми, ни такими каштановыми. Несколько редких полос на макушке едва-едва соединяли два еще державшихся островка. На Харви была белая рубашка-гуаявера, стильная, однако плохо скрывавшая его выпирающий живот и раздавшиеся бока. Но самая разительная перемена, которую Пипкас заметил в улыбавшемся ему однокашнике, — глаза Харви. Это были хоть и живые, подвижные, но уже усталые глаза человека, который много лет прожил в колониальном раю мошенников и контрабандистов, всякого успел повидать и уже ничему не удивлялся.

— Ну, Харви, — сказал Пипкас, когда Уиндхэм-младший показал ему на кресло в стиле короля Георга, — не знаю, как тебе это удалось, но ты нисколько не изменился!

— О боже, — Харви сложил руки на животе, выпирающем из-под гуаяверы, — есть один писатель, о котором я узнал только в Гарварде, Вашингтон Ирвинг. Знаешь, что он говорил по этому поводу? «У человека есть три возраста: юность, зрелость и „ты нисколько не изменился“».

— Ну что ж, — рассмеялся Пипкас, — тогда, наверно, это относится к твоему внутреннему «я».

— К сожалению, мое внутреннее «я» тоже любит покушать. Три раза в день. И ром оно тоже обожает. Нет, Рэй, это ты нисколько не изменился.

— Ну… если только в духе Вашингтона Ирвинга, — сказал Пипкас, хотя на самом деле чувствовал, что по отношению к нему это сущая правда. — Плохо другое — моя карьера тоже нисколько не изменилась. — В компании старого приятеля он мог не стесняться.

Они вспомнили бизнес-школу, обменялись слухами о достижениях А., провале Б. и о В., который в последние несколько лет совсем исчез с горизонта. В двух словах рассказали о женах.

Наконец Харви не выдержал и вернул разговор в обыденное русло.

— Слушай, старик, я просто умираю от любопытства. По телефону ты нагнал такой таинственности…

— Никаких особых секретов, — улыбнулся Пипкас. — Просто я хотел быть… — он поднял глаза, словно подбирая нужное слово, — осмотрительным, да. Дело в том, что… я основал фирму, Харви, здесь, на Багамах. Называется «Колониал Риал Пропертиз».

— Ого! — воскликнул Харви. — Конкуренция!

— Какое там, — отмахнулся Пипкас, — куда мне с тобой конкурировать, Харви, даже если бы я вконец обнаглел. Нет, речь идет не о конкуренции, а о кооперации. О небольшом синергизме, как говаривали в бизнес-школе.

Уиндхэм-младший откинулся в кресле и посмотрел на Пипкаса с тем же выражением, с которым встретил его, — улыбка, оттененная усталым любопытством в глазах. Ленивый жест рукой:

— И что за синергизм?

Пипкас старался вести себя так же непринужденно, как Харви, но понимал, что расслабленное спокойствие сейчас плохо ему удается.

— Entre nous, фирму я основал ради одной-единственной сделки с недвижимостью. Если не ошибаюсь, а я думаю, что не ошибаюсь, «ГранПланнерсБанк» в самом скором времени обзаведется отличным зданием в пригороде Атланты, большим многофункциональным комплексом — получит права на него вместо лишения права выкупа. Пока все понятно?

Харви кивнул.

— И практически сразу банк будет готов спустить здание приблизительно миллионов за пятьдесят, просто чтобы сбыть его с рук побыстрее, потише, с минимальным конфузом. Мы выдали абсолютно безумные кредиты одному застройщику — такой идиотизм случается, когда руководство поддается строительному буму, начинает говорить о маркетинге кредитов, называет выдачу крупных займов «высокими продажами» и все такое.

— Сколько же вы ему дали?

— Сто семьдесят пять миллионов.

Харви присвистнул.

— Вот именно, — вздохнул Пипкас, — и никто из руководства не жаждет показывать этот труп акционерам. Так что, я думаю, они спустят его приблизительно за миллионов пятьдесят, погребут в отчетности и постараются забыть. А мне известен некий синдикат в Атланте, состоящий из людей с безупречным финансовым положением, которые с удовольствием пошли бы на такую покупку. При этом нужно, чтобы их ввел во владение зданием профессиональный брокер, который работает с недвижимостью. Я был бы счастлив сделать это сам, но, во-первых, я сотрудник банка, и, во-вторых, я не брокер и не работаю с недвижимостью. Понимаешь, к чему я клоню?