— Фу, как же у тебя здесь воняет, — таковы были слова приветствия Фирила.

Тартор не ответил. Он всё так же лежал в луже собственной крови, повернувшись к вошедшему опухшим лицом, которое больше было похоже на сплошной переливающийся синяк.

— Была б моя воля, тебя бы давно четвертовали, — признался Фирил и подошёл вплотную к Тартору. — Но папаша решил иначе. И знаешь чего? Я начинаю понимать мудрость его решения! — он пнул наёмника в живот острым с железной набойкой носком сапога. — Убив тебя, мы бы лишились такого замечательного занятия: наслаждаться твоими страданиями! Это ведь так здорово! — Фирил пнул ещё раз: Тартор скрутился от невыносимой боли. — Так приятно выбивать из убийцы младшего братки жизнь. Но выбивать потихонечку, по крохотной капельке… И знаешь чего ещё? Боль болью, а вот твои унижения мне куда больше настроение поднимают… — с этими словами мучитель приспустил штаны и помочился на голову Тартора, целясь в окровавленное ухо.

— Мразь, — собрав все остатки сил, выдавил из себя Тартор.

— Ну, бывай здоровый, — заключил Фирил и зашагал к выходу, остановился в дверном проёме, хлопнув себя по лбу: — Ах, чуть не забыл. Это, так сказать, чтобы продлить твоё никчёмное существование, — он кинул в лицо наёмнику задубевшую, покрытую плесенью краюху хлеба. — Один охранник отобрал её у бродячих собак близ свалки. Приятного аппетита, уродец.

Фирил вышел из камеры. За его спиной хлопнула дверь и щёлкнули засовы. Тартор жадно вцепился зубами в хлеб.

Жраб Толстый и его подчинённые знали свою работу. От обычного избиения до изощрённой пытки — они были мастерами высшего класса. Правда, достигнутыми успехами Жраб не был доволен. Да, им удалось подвергнуть Тартора чудовищным мучениям. Но вот выпытать местоположение Филики всё никак не получалось. Бедняга Тар, по большому счёту, и не знал её точного расположения. Но подобные заверения только развязывали палачам руки…

Саднило в боку, опухшее лицо от малейшего прикосновения разрывалось дикой болью, ноги и руки были покрыты холмиками ужасных гематом, каждый вздох отдавался пронизывающей болью в голове. Тартор откашлялся кровью и попытался подняться. Ноги подкашивались от слабости в коленях. С третьего раза удалось сравнительно твёрдо стать во весь рост. Боль… Она не была столь мучительной. Она была терпимой. Любая боль, какой бы ужасной она не была, — терпима. Унижения? Ну что ж, они не смертельны. Их можно перетерпеть, с каждым разом тая всё большую молчаливую злобу на мучителей. Умереть, облегчив тем самым страдания? Нет, не таков уж Тартор. Сам он кого угодно на тот свет отправить готов, но то, чтобы себя… нет, не может быть и речи!

И что же тогда остаётся делать? Как что?! Бороться! Превозмогать трудности и страдания. Побеждать боль. Игнорировать оскорбления. Жить. Жить назло остальным. И надеяться…

Сил побороть кого-либо из надсмотрщиков не было. Да и вряд ли мучители допустили бы подобный поворот событий. Зато душевные силы желания выжить и поквитаться — били безостановочным гейзером.

Первые дни Тартор всей душой ненавидел мучителей. Проклинал их, сопротивлялся, бился и проигрывал. Но завидное постоянство, с которым проходили тортуры, не прошло стороной. Постепенно ненависть переросла если не в странное подобие любви, то уж точно в равнодушие. Ненависть наплывала на него непосредственно в моменты мучений. Но стоило истязателям прекратить — как прекращалась и ненависть.

Всё чаще Тартор задумывался о своём поступке в Садах Осевого района. Попавшийся под горячую руку прохожий, прибежавшие тут же охранники… А будь Тартор сдержанней тогда, всё бы обошлось! Филика. Ох уж эта Филика! Разве её можно понять: то она впустила Тартора в себя, то бесповоротно захлопнула свою дверцу перед самым его носом. Конечно же, как тут не вспылить? И этот «нездешний драг» как раз подлез под залп взбудораженной люти. Дальше само собой: стычка с охранниками, перестарался, розыск. Тут и душевнобольному (коим Тартор некоторое время тоже являлся) ясно — вина лежит тяжёлым грузилом окоченевшего тела сына Жраба Толстого на плечах наёмника. Кто Тартор в глазах Главы сарской охраны и его подчинённых? Подлый убийца и мерзопакостный коротышка-ублюдок, вздумавший перечить местным силовым властям. А наказание? Что ж, если откинуть все личные предпочтения, Тартор несёт вполне заслуженное наказание. Слишком жестоко? А каково Жрабу и его сыновьям? Лишились младшего…

Филика! Филика! Филика! — диким вихрем ненависти проносилось в мозгу Тартора.

И действительно, во всём виновата только она! А кто же ещё? Ведь это её холод и чёрствость подтолкнули Тартора к необдуманным и импульсивным действиям. Разве нет? То она сама даёт тебе повод верить в близость чувств, то отметает даже малейшую возможность этого! Злость переполняет от её двуличности. Лживая бессердечная стерва! И вообще, это из-за её вины Тартор лишился рассудка! Заставляла каждую ночь дежурить! Как же тут без голубого кита обойтись? Это всё она! Она желает только зла! Притворная лицемерная Филика! Она с самого начала хотела изжить Тартора. Всё делала для этого. Чудовище! Как только Тартор мог быть столь слеп? Но ничего, ничего, теперь-то он всё понял. Теперь-то всё станет на свои места. Теперь её женские чары не оплетут его сетью лжи и обмана. Хватит с Тартора страданий!

Если бы только удалось спасись, сбежать из «смертельной камеры»… Да, тогда-то Тартор Филике бы всё высказал…

Слабость взяла своё: Тартор улёгся на матрац. Желудок сводило: сгрызенная заплесневелая краюха хлеба лишь напомнила о голоде, нежели его утолила. Больше всего на свете Тартор не любил жалость к самому себе. Ни со своей стороны, ни со стороны других. Он крепкий, жёсткий и толстокожий мужик: все страхи, переживания и скорби он таит глубоко-глубоко внутри души. Но сейчас, как никогда ещё, было одиноко и грустно. Тартор содрогнулся от подступивших было порывов жалости к самому себе и подавил их, мысленно грязно выругавшись. А потом заснул. Как младенец, зверски избитый отцом-алкоголиком.

Бурлящее серое море, разбрызгивающее жёлтую пену. Страшные создания, выныривающие из его глубин, скалящие подобные острым утёсам зубы и исчезающие под неспокойной толщей солёной воды. Ядовитыми стрелами пронзающие сердце крики морских птиц, борющихся с мощными порывами ветра. Воздушное чудовище с непоколебимой мощью раздирает облака. Стремительным, сметающим исполином вырывается из морской пучины скала. Гигантским маяком возносится она над пустой бесконечностью водных просторов. Её крутые каменные уступы трескаются чудовищным громом. Валуны сыплются в воду, вздымая дикие брызги и жёлтую пену. Скала всё больше принимает очертания человеческого лица. Прямые волосы едва скрывающие маленькие, слегка оттопыренные уши, вздёрнутый нос, округлое лицо, высокий лоб… Филика! Филика!

Тартор проснулся в ужасном расположении духа. Зашёлся тяжёлым болезненным кашлем, раздирающей болью отдавшимся в лёгких. Должно быть, пневмония назревает…

Филика! Филика! Филика! — злобным вихрем ненависти пронеслось в его голове.

Тишина крохотной камеры налилась сладостным уху заключённого скулежом.

«Я опять схожу с ума… Кто бы мог сомневаться?» — досадливо подумалось Тартору.

Скулёж не прекращался.

«Бедняжки шакалята мои: что сейчас с ними? — горестно вздохнул Тартор. — Как минимум одного убили Дети Носолома… Ну, они тогда ещё были Наёмниками Севера… Какие подлые уроды! И что это на меня нашло, когда они в Сар везли? Должно быть, это браслет сработал. Надо же, на мне — так никак. А на этом гадостном мохнатом комке с вшами Вике Носоломе — так сразу!»

Скулёж перерос в изнывающее тявканье.

— Да что это вы всё не перестанете?! — превозмогая боль в лёгких рявкнул Тартор неизвестно кому, неизвестно зачем.

Жалостливое тявканье усилилось.

Тартор поглядел в проём в стене и не поверил глазам: между металлическими прутьями просовывали вострые мордочки трое шакалов.

— Бон, Мон, Мона! — радостно вскрикнул Тартор и из глаз его брызнули слёзы.