Но вот с тем досадным фактом, что как мужчине ему в этом «старушатнике» ничего не светит, пришлось, увы, смириться… С молоденькими (до пятидесяти пяти) он больше не заигрывал - боялся. Любые попытки легкого флирта с ровесницами - из тех, что хорошо сохранились - неизбежно сводились к игривым шуткам да прибауткам, может, и повышающим тонус, но - самой своей несерьезной сутью - напрочь лишавшим надежды на «продолжение банкета». Бравурный храп соседа по камере… - пардон, по палате… - по номеру, конечно же, по номеру!.. - все реже казался ему гимном сладкого предвкушения, зато все чаще доводил до неистовства, заставляя часами безрезультатно ворочаться с боку на бок, - и порой он готов был убить своего сожителя, который, как и полагается, каждое утро принимался ныть, что, мол, ни на секунду не сомкнул глаз. Естественно, хронический недосып не самым лучшим образом сказывался на самочувствии Влада - ярко выраженной «совы», однако нарушать санаторный режим было чревато - он понял это после одного незапамятного случая, когда, вздумав, по легкомыслию, проспать завтрак, был грубо разбужен целой армией встревоженного медперсонала, нагрянувшей к нему в номер с целью проверить, «не случилось ли чего».
- Знаете ли, в вашем возрасте всякое бывает, - авторитетно заметила старшая медсестра, грудастая сорокапятилетняя гестаповка… и, вместо того, чтобы извиниться за причиненное беспокойство, строго отчитала почтенного, растерянного, годящегося ей в отцы профессора за «нарушение общего распорядка». Эта жуткая тетка, мощная и горластая, вообще была для Влада неиссякаемым источником стресса: излюбленным ее развлечением было врываться в номера к пациентам в самые неподходящие мгновения - и со смаком предрекать им целые букеты отвратительных болезней, «если они и дальше будут так плохо себя вести»…
Но, пожалуй, главным его врагом был все-таки массовик-затейник - крепкий дед лет шестидесяти, неизменно открывающий свои «культмассовые мероприятия» бодрым кличем: «Здравия желаю, товарищи старички!!!». Влад, которого подобное обращение несказанно коробило, долго мечтал приструнить наглеца; наконец, улучив удобный момент, он отвел массовика в сторонку и вежливо попросил его придумать для своих «затей» какой-нибудь иной, более изящный слоган. Бедный дед, внимая обращенным к нему претензиям, лишь ошалело моргал и недоверчиво улыбался; в конце концов Влад плюнул и оставил его в покое. Но вскоре ему пришлось узнать на своей шкуре верность поговорки о том, что инициатива наказуема. Нет, старый пенек ничуть не обиделся - в «Геронтуме» вообще не было принято обижаться на пациентов; но с тех пор всякий раз, стоило ему только завидеть профессора идущим в столовую или в спортзал, он еще издали кричал: «Салют, молодая гвардия! Так держать!! Мы еще повоюем!!!» - и, поравнявшись с Владом, с хохотом тыкал его жестким пальцем в живот, а то и под ребро, после чего, страшно довольный собой, удалялся восвояси, оставляя Влада в бессильной ярости скрежетать зубами.
Да, кстати, зубы!.. Он вряд ли мог бы сосчитать, сколько раз та или иная трухлявая партнерша по игре в преферанс отлавливала его в очереди за свежим номером газеты или столовским кипятком, чтобы, очаровательно смущаясь, вполголоса спросить: «Скажите, где вам зубы делали?». К концу срока Влад привык лгать им, и лгать цинично, изощряясь в названиях супердорогих клиник, известных ему лишь понаслышке: он уже по опыту знал, что, если сказать правду, в ответ неминуемо услышишь: «Надо же, какой вы молодец! В нашем с вами возрасте это такая редкость!» Никогда в жизни, жаловался Влад, его не беспокоили стоматологические проблемы - в этом смысле ему повезло с наследственностью, у всей его семьи зубы были, что называется, Богом даденные, - но тут, впервые за последние шестьдесят лет, он начал ощущать в деснах неприятное нытье, и лишь богатый клинический опыт помог ему с горем пополам справиться с подступающим неврозом, - что не помешало ему (как говорится, «на всякий пожарный») посетить санаторского дантиста и две-три минуты с отвращением слушать, как тот восхищенно ахает, ковыряясь в его ротовой полости.
А фильмы, ежевечерне идущие в стареньком кинозале на первом этаже столового корпуса!.. Черно-белые или радующие взор красками, выцветшими, как глаза соседей по столу; призванные вызывать слезливую ностальгию - или, наоборот, повышать тонус бодрыми названиями: «Старики-разбойники»; «В бой идут одни старики»; «Верные друзья» (Влад, конечно, не рассчитывал на ассортимент, предоставленный ему неизвестным другом в Центре Геронтологии - но уж Дикую-то Орхидею могли бы показать, возмущался он.) Чего стоили «культмассовые мероприятия», список которых ежедневно вывешивался на стенде в холле того же столового корпуса! Один из таких списков Влад даже переписал на тетрадный листочек - специально, чтобы позабавить меня по возвращении; честно говоря, ничего забавного я тут не увидела:
«12.00. (библиотечный корпус). «Осень жизни»: Встреча с православным священником о. Виктором.».
«15.30. (стадион). Конкурс ретро-шлягера «Моя морячка».
«18.15. (актовый зал). Конференция. Специалист по сердечно-сосудистым заболеваниям отвечает на ваши вопросы.».
«20.00. Всем, всем, всем!!! Сегодня в нашем кафе - вечер знакомств «для тех, кому за …дцать»! Будет концерт, викторина с призами и танцы до упаду!». «Вечер знакомств» Влад все-таки решил посетить - хотя бы ради праздного любопытства; свое намерение он выполнил, но долго просидеть там не смог - и покинул кафе задолго до окончания шоу, поняв, что «не вписывается в его стилистику». Впрочем, это была его последняя попытка бунта. Уже через неделю скука и безысходность окончательно заели его - и он перестал брезговать даже таким развлечением, как: «Веселая дискотека «Кому за …дцать»! Обучение танцу «Летка-енка» и пляски до упаду!!!»
В сущности, все эти мелкие эпизодики сами по себе были не так уж страшны - в особенности для человека, наделенного иронией (а, тем более, аутоиронией), которой Владу было не занимать стать. Но гораздо хуже была сама атмосфера «Геронтума» - поначалу почти неощутимая, но постепенно проникающая через поры в кровь и мозг даже самых моложавых постояльцев: тошная, гнетущая атмосфера старости, которая, несмотря на то, что все лозунги «Геронтума» призывали бороться с ней до полной победы, явно была возведена в этом заведении в культ. Вот и он, Влад, уже к середине срока обнаружил, что безвкусные и грубые подколки массовика-затейника доставляют ему тайное удовольствие, - а в конце месяца поймал себя на том, что во время ностальгического сеанса в кинозале его нос становится мокрым…
Влад описывал мне все это с тихим смехом, - но, чем дольше я его слушала, тем страшнее мне становилось. Смех его звучал как-то неестественно; я явственно слышала, что в его голосе сквозит неуверенность и, пожалуй, страх. В глазах его читался вопрос: «Не постарел ли я, не превратился ли и впрямь в глубокого старца?»; я понимала, что Влад ждет от меня ответа или хотя бы знака. Но что я могла ему сказать? Любые проявления сочувствия, попытки разубедить тут же превратились бы в свою противоположность - он сразу почувствовал бы фальшь. У меня был лишь один способ доказать, что в его пороховницах еще не закончился порох, - к нему-то я и прибегла, когда история о зверствах «Геронтума», наконец, подошла к концу. В спальне, на тумбочке, в массивной вазе стояла моя роза - она уже полностью распустилась, но я без сомнения узнала ее по ярко-алому окрасу, огромным шипам и валяющемуся внизу, на полированной поверхности, спиралевидному обрывку золотистой ленты.
5
В начале зимы мы с Владом, решив придать нашим отношениям культурный оттенок, собрались в театр. На что, куда идти - мне, не ахти какой театралке, было в сущности все равно, - так что, выбирая (Влад с удовольствием препоручил мне инициативу), я руководствовалась, в основном, соображениями удобства - не своего, профессорского. А то он вечно ворчал, что, мол, терпеть не может «тащиться куда-то за тридевять земель», - и даже старый добрый «Современник» его теперь не устраивал: «Такое ощущение, что на работу едешь».