«У очага, где тихо пляшет пламя…»
У очага, где тихо пляшет пламя,
Беседуют и табаком дымят.
Над чёрными лесами и горами
Спокойные созвездия горят.
И, помнишь ли, когда летели клином
В Россию журавли и цвёл апрель.
На той скале, что виснет над долиной.
Мы слушали вечернюю свирель?
ОСЕННИЕ ТОПОЛЯ[32] (из книги «Пять сюит»)
Нине Котоман
Мой поезд летит, как цыганская песня,
Как те незабвенные дни…
А.Блок
Вечерами с тобой у пруда
Мы встречались сторожко и тайно…
Ю.Софиев
1. «Жестокою, но щедрою судьбой…»
Жестокою, но щедрою судьбой
Я был заброшен в этот город старый.
Гул кораблекрушенья и пожара
Ещё владел смятенною душой.
Я молод был. Упрямо жаден к жизни
И простодушно в этот мир влюблён.
Так после бури солнце, вдруг, разбрызнет
Сноп золотых лучей на зелень крон.
…………………………………………..
Жизнь становилась трудной и суровой,
Жестокий спор я вёл с самим собой.
И в этой честной жизни трудовой
Моя страна мне открывалась новой.
Весна, моей взволнована находкой,
Сиреневою мглою расцвела.
И ты неповторимою походкой,
Сияющая, в жизнь моя вошла.
2. «Багряный луч зажёг стволы у сосен…»
Багряный луч зажёг стволы у сосен,
Хвою покрыла бронзовая пыль.
И в этот час заката нагло бросил
Гудок промчавшийся автомобиль.
Средь красных сосен скользкие осины.
Высокая, июньская трава.
Здесь я берёг для синеглазой Нины
Ленивые и нежные слова.
Здесь осторожные ночные встречи
Мы кутали в редеющую мглу.
Ты слушала, откинувшись к стволу.
Редел рассвет и зябко ёжил плечи.
3. «То было в юности, и трудной, и суровой…»
То было в юности, и трудной, и суровой,
В те просиявшие короткие года!
Ты помнишь эти книжки Гумилёва,
Мной для тебя раскрытые тогда?
Я всё сберёг: далёкие прогулки,
Простую деревенскую луну,
Ночной экспресс, сияющий и гулкий,
Ворвавшийся в ночную тишину.
И все слова (на совести, как камень),
И все стихи, прочтённые тебе.
Рассветный шелест тополей над нами,
Шум тополей — о жизни, о судьбе.
И в суете подчёркнуто-вокзальной
(Ты тоже помнишь небольшой вокзал),
Сияли мне, уже звездою дальней,
Твои лучисто-синие глаза.
4. «Губы твои — самые нежные…»
Губы твои — самые нежные,
Самые милые в мире.
Выли же те безмятежные
Дни в голубом эфире.
Падали жёлтые листья,
Плыли по сонной воде.
Проезжала двуколка рысью.
Когда это было? Где?
Мы подходили к калитке —
Старый запущенный сад.
Я видел потом на открытке
Этого замка фасад.
Сонно жужжали осы.
На солнце блестела вода.
Помнишь, на все вопросы
Твоё неизменное: да!
Потом я стоял у вагона.
Синей сияли звездой
Глаза, а площадь перрона
Туманилась тёплой слезой.
Жужжат по-прежнему осы,
В октябре осыпается сад.
Но не открыт ещё способ
Возвращать счастье назад.
5. «Эти старые письма на синей бумаге…»
Эти старые письма на синей бумаге.
Крупный почерк твоей драгоценной руки.
Вот ноябрьский закат, помутневший от влаги,
Осыпает листву тополей у реки.
Мы идём через мостик, прогнивший и шаткий,
Я держу твою тёплую руку в моей.
Воздух осени влажный, насыщенно-сладкий
Тихо веет среди оголённых полей…
Это память о юности нашей суровой —
Просиявшей восторгом и чистотой.
Вот она возвращается снова и снова!
Навсегда эту юность связал я с тобой.
Я тебе говорил, что осенняя просинь
У тебя за ресницами дремлет в глуби.
Видишь, вот и пришла настоящая осень
Нашей странной и всё-таки вечной любви.
«Тяжело и плотно волновалось…»
Тяжело и плотно волновалось
Золотое море спелой ржи.
Может быть, та выемка осталась,
Где тебя в тот вечер сторожил.
Ты бежала, и девичье платье
Билось и взлетало на ветру.
Помнишь, чёрной тушью на закате
Мельничные крылья на юру?
Помнишь ли спокойное теченье
Полисти в пологих берегах,
Стай утиных быстрое движенье
В розовых закатных небесах?
Резкий выстрел из моей двустволки,
Скошенный полёт и резкий всплеск.
Выстрел по реке пройдёт и смолкнет
В шелесте береговых берёз.
И тогда, к знакомому затону,
Поворот руля — под сень ракит.
Облака идут, идут и тонут,
И уже идут по дну реки.
Выйдя на берег, мы шли овсами,
Слушали охрипших дергачей,
Были северные звёзды с нами,
Жаркий трепет молодых речей…
Никакие бури не смывают
В памяти убогие поля.
Вот она — озёрная, лесная,
Старорусская моя земля.
Тридцать лет разлука наша длится,
Тридцать лет — от юности моей,
Через все скитанья и границы
Пронесли мы в сердце верность ей.
вернуться
32
Нина Котоман — о ней мало известно, кроме того, что в Дневнике Ю.С. назвал её среди главных своих любовей. Она там стоит на втором месте после Риммы Поярковой. Любовь эта просияла в юности.