«Вот так обрушивается скала…»
Вот так обрушивается скала,
И путник погребён обвалом грозным.
Мы без ветрил плывём и без руля.
Кто ж чертит путь по неподвижным звёздам?
Испуганные ширятся глаза,
Летят недоумённые вопросы,
Когда внезапная жестокая гроза
Швыряет нас на острые утёсы.
Священник речь гнусаво говорил:
«Не думал ты, но вот Господня воля…»
У смертного одна собачья доля —
Плыть без руля и без ветрил.
«Вспыхнет спичка и мрак озарится…»
Вспыхнет спичка и мрак озарится,
И дымок папиросы летит.
Серым слоем на сердце ложится
Тонкий пепел глубоких обид.
Ночью мысли угрюмы и вздорны,
На губах горький вкус папирос.
Я ведь мальчиком непокорным
У весёлого леса рос.
Это всё городские раны,
Это чёрная полоса.
Одинокой тропою Глана
Мы уйдём в голубые леса.
Вот по-прежнему солнце играет
В чаще зелени молодой.
Только глупое сердце не знает,
Как нам справиться с болью такой.
«О том, что прожито и пережито…»
О том, что прожито и пережито,
Не говори ревниво-жёстких слов.
Всё нашей встречей, как прибоем, смыто.
Жить и любить я сызнова готов.
Жить и любить…Как летним утром рано
Опять бодра, опять чиста душа.
Широкие версальские каштаны
Теперь совсем по-новому шуршат.
Дай руку, друг, чтоб в жизнь войти со мною,
Чтоб я мог светлой музыкой любви —
Пронзив тебя апрельской синевою —
На трудный подвиг жизни вдохновить.
Остров Иё
Пустынный пляж. В предвидении ночи
Бесшумно, низко филин пролетел.
Кусты и камни абрисом неточным
В сгущающейся тонут темноте.
Пора идти к белеющей палатке
В весёлом кипарисовом леске.
Над ним колеблется струёю шаткой
Дым от костра, горящем на песке.
Я знаю, милый друг, что мы устали
И что живое сердце не гранит.
Суровой нежностью,
Глухой печалью
Трепещут наши считанные дни.
Но вопреки всему ещё не хочешь
Ни успокоиться, ни отдохнуть!
У края надвигающейся ночи
Большими странствиями дышит грудь!
Уж якоря сверкнули мокрой сталью
И цепь медлительно ползёт в лета!
Так в радости, надежде и печали
Встаёт последний жизненный этап.
«Взаимоотношенья наши…»
«Старый заколдованный Париж…»
Ир. Кнорринг
Взаимоотношенья наши
Тяжёлой душат полнотой.
Он и любезен мне, и страшен
Многовековой глубиной.
От времени и ветра смуглый,
Любое сердце расточит.
Здесь каждый камень, каждый угол
Бросает, будит и палит.
И вечером, когда улягусь,
Покой мой неосуществим.
Колдует он — подобно магу —
Колдует за окном моим.
И рыжий тяготеет свод.
И пробегающее пенье
По лунной комнате, и вот —
— О, детское почти смятенье —
Врывается, — его ль впущу?
— Лоснящиеся кони в мыле,
Сто барабанщиков забили
Тревогу. В клочья чувства, ум. —
Огромный и растущий шум
Бегущих в ночь автомобилей.
Косяк оконной рамы и портьеры.
Сереет щель — неясна и узка —
Протяжный гул идёт издалека.
Кто угрожает: город иль химеры?
Ты рядом дышишь ровно и тепло.
Какая непомерная тревога —
Беречь тебя, пока не рассвело,
От произвола дьявола и Бога.
Каменщик и «Мыслитель» на Нотр-Дам[23]
Вот арок стрельчатых легчайший взлёт.
И лепится под черепицей город.
История медлительно течёт
У каменного корабля — Собора.
…Бьёт мерно молоток, крошит резцом,
И трудится с искусством и любовью
Простой, упорный в малом и большом,
Безвестный каменщик Средневековья.
В суровой бедности он жизнь влачит,
Он дышит едкой известью и пылью,
Не чувствует — и мы не отличим —
За огрубелыми плечами крылья.
А, высунув язык, на мир глядит
Холодное и злое изваянье,
Которое подтачивает, тлит
Любовью созидаемое знанье.
Но вопреки ему, и вопреки всему,
На шаткие леса упрямый мастер
Взойдёт, чтоб воплотить, чрез ночь и тьму,
Земное человеческое счастье.
вернуться
23
Всю жизнь Юрий Софиев вёл спор с Мыслителем-Дьяволом, чьё изваяние находится на соборе Парижской Богоматери. Варианты этого спора в стихотворениях разных лет, представленных в настоящей книге.