Аленький Цветочек посмотрела на лежанку, недовольно поморщилась и хотела было сказать, что спать она будет не «тута», а в господской кровати, но решила не сотрясать воздух понапрасну. Какое ей дело до того, что о ней думает этот жлоб?

Тем временем жлоб незаметно приблизился к Аленькому Цветочку и внезапно обхватил ее одной рукой за грудь, а другой за чресла.

— Цыпа, — сказал он ласково.

Аленький Цветочек задергалась, а вернее, попыталась задергаться — объятия могучего орка были поистине медвежьими, он, кажется, даже не почувствовал ее попыток освободиться. Звонкий Диск наклонился к голове девушки и поцеловал за ухом, это было неожиданно нежно для такого мужлана. И изо рта у него почему-то не воняло. Неужто зубы чистит?

Длинный Шест тем временем вылез из чулана, увидел, как Звонкий Диск лапает Аленького Цветочка, и засмеялся.

— Отпусти ее, братан, — посоветовал он. — Наложница она. Добрый сэр наваляет.

— Ха-ха, — сказал Звонкий Диск. — Цыпа драная, а не наложница. Наложница что? Чиста, опрятна, кольца, фигольца, серьги всякие…

В этот момент Аленький Цветочек поняла, что мужлан лапает ее уже с полминуты, а она так ничего и не сказала, как будто дара речи лишилась от удовольствия. И ее прорвало.

— Не тебе судить, драная я или нет! — рявкнула она. — А ну живо убрал грабли, свинья вонючая! Жаба безмозглая! Господину пожалуюсь, он тебе зубы пересчитает! И не смей судить меня никогда, я любимая наложница сэра Джона, а насчет того, что драная, посмотрела бы я на тебя, окажись ты там, где мы с добрым господином побывали! Пошел прочь, урод!

Она размахнулась, чтобы ударить, но Звонкий Диск легко перехватил ее руку и сказал:

— Извини, девочка. Затем перевел взгляд на Длинного Шеста и сказал ему:

— За речью цыпа не следит совсем. Ты, братан, приглядывай, а то как бы беду не накликать. Длинный Шест удивленно наморщил лоб, затем улыбнулся и сказал:

— Пригляжу обязательно. Спасибо, брат.

Аленький Цветочек не стала жаловаться Джону. Во-первых, ясно было, что Звонкий Диск добросовестно заблуждался, он просто не сразу уяснил статус новой рабыни. А во-вторых, ей было стыдно об этом рассказывать. Ее, первую красавицу Идена, сравнили с драной курицей! И кто сравнил? Жлоб поганый с кулаками больше головы! А самое обидное то, что он все сказал правильно.

Она решила поговорить с Джоном, когда он придет к ней спать, намекнуть как-нибудь потоньше, что у господина бывают не только права, но и обязанности. Например, обязанность поддерживать должный статус любимой наложницы. То, что над ней орк презренный насмехается — это полбеды, но ведь скоро люди начнут смеяться! И не только над ней, но и над господином. Понаехал, дескать, деревня, обычаев не соблюдает, за наложницей не следит…

Но она ничего не сказала Джону, потому что заснула. Девять ночей подряд спала не в нормальной постели, а бесы знают в чем, вот и отрубилась сразу. А утром Джон проснулся раньше ее, и они снова не поговорили. А когда она пришла в беседку, где Джон читал газеты, нормального разговора тоже не получилось. Джон слушал ее в пол-уха, думал о своем и ясно дал понять, что до ее забот ему нет никакого дела. Его не волнует, как она выглядит, и вообще, она ему только мешает. Возьми, цыпа, пятьдесят долларов и поди прочь, чтобы я тебя не видел. В другое время Аленький Цветочек не поверила бы своим ушам, по меркам Оркланда пятьдесят долларов — целое состояние, но сейчас этот царский подарок ее совсем не порадовал. Потому что в подарке важен не сам подарок, а внимание, которое он символизирует. А если самцу на самку наплевать, то хоть двести долларов подари, а удовольствия не будет. Зря он говорил, что любит ее, не возлюбленная она ему, а наложница и не более того. А она, дура, уши развесила!

Предаваясь этим невеселым мыслям, Аленький Цветочек вошла в их с Джоном комнату, и тут до нее дошло, что деньги и амулет хранятся в волшебном сундучке, который открыть может только Джон. А он об этом даже не подумал, когда говорил «возьми пятьдесят долларов». Вот мерзавец!

Следующие десять минут Аленький Цветочек плакала. А затем вытерла слезы наволочкой, высморкалась в занавеску (спускаться к умывальнику было лень), взяла сундучок с артефактами и пошла в беседку.

Джон сидел за столом в той же позе и все так же листал газеты. Аленький Цветочек поставила сундучок на стол, хотела поставить прямо на газету, но не дотянулась и поставила рядом.

— Что такое? — спросил Джон. — Ах да, он не открывается, совсем забыл.

— Зачем обо мне помнить? — риторически вопросила Аленький Цветочек.

Джон не ответил на ее вопрос, только поморщился. Откинул крышку, вытащил толстую пачку новеньких и хрустящих купюр (очень толстая пачка, две тысячи долларов, не меньше), отсчитал десять пятерок и вручил девушке. Затем надел ей на шею цепочку с амулетом, нажал пальцем на камень и сказал:

— Проверка связи. Работает. Ну, давай, удачно тебе прогуляться. Сундучок на место не забудь поставить. И Длинного Шеста возьми с собой обязательно, скажешь ему, что я приказал. И отвернулся от нее, и снова стал листать газеты.

— И тебе удачно почитать, — сказала Аленький Цветочек. Джон не удостоил ее ответом.

Она поднялась наверх (как же утомительно бегать по этой лестнице вверх-вниз!), поставила сундучок на место, снова спустилась и вышла за ворота. Длинного Шеста она не встретила, а специально искать, конечно же, не стала.

4

Забор, отмечающий внешние границы двора леди Абигайль, был поставлен в незапамятные времена, и, похоже, никогда не подновлялся. Теперь он представлял собой скорее символ забора, чем забор. Столбы покосились, половина штакетин бесследно исчезла, а оставшиеся торчали вкривь и вкось. Участок земли за забором принадлежал госпоже со странным именем Бардо Сиракх, про нее было достоверно известно только то, что она не смогла вступить во владение участком из-за каких-то нелепых препятствий юридического толка. Если бы участок был более ценным, она бы, конечно, дала взятку кому надо, но большой ценности в участке не было, и она махнула на него рукой. В результате эта земля заросла бурьяном и колючим кустарником, а в центре участка выкопал нору барсук.

Если бы кто-нибудь любопытный прогулялся вдоль забора, отделяющего землю леди Абигйль от бесхозной земли, то этот кто-то обязательно обратил бы внимание, что к одной из многочисленных дырок в заборе ведет хорошо утоптанная тропинка, которая продолжается и дальше, упираясь в заросли шиповника. Если бы этот любопытный надел на руку перчатку или сорвал лопух, и отодвинул бы колючую ветку, он с удивлением обнаружил бы, что эта ветка — единственная, преграждающая дорогу. И что шиповник и можжевельник растут не пятном, а кольцом, внутри которого разбит маленький аккуратный огородик с четырьмя грядками конопли и одной грядкой мака. И еще можно было заметить (хотя и с большим трудом), что к той самой ветке шиповника привязана веревка, дернув за которую, можно обойтись без перчатки и без лопуха.

В центре огорода росла молодая яблоня (как раз под ее корнями барсук вырыл свою нору), а рядом с яблоней, там, где через тысячу дней будет тень от ветвей, стояли две грубые скамейки, явно самодельные — просто доски на чурбачках. На одной скамейке сидел Звонкий Диск, на другой — Длинный Шест, они курили один косяк на двоих, поочередно затягиваясь, и беседовали.

— Полубоссом быть — не только почет, но и ответственность, — говорил Длинный Шест. — Если пастух толковый и незлой, типа моего Джона или твоей Аби, тогда от полубосса мало что зависит, раб и раб, один из многих. Но такие пастухи редко попадаются. Оркланд — такая дыра…

— Зато сколько открывается путей для познания и просветления… — мечтательно проговорил Звонкий Диск. — Ибо сказано, что неупражняемый орган слабеет и отмирает, а упражняемый крепнет. И мозг не относится к числу исключений из этого правила. Когда ты полубосс, тебе надо думать, принимать решения, разрешать споры… А мы здесь как псы живем, хозяин приказал — делаешь, а если долго не приказывает ничего — прямо-таки чувствуешь, как мозги жиром заплывают. Только книги спасают.